– Камбалу, Сашуля, – ответила Лапуля и захихикала.
– Ишь ты! Нахваталась где-то! Слова у меня знает… Кам-ба-лу она жарит!
Лапуля вспотела. Первый раз девушка жарила маленькую камбалу в кляре. Александр Иваныч и о таком слышал. Он же и заказывал это блюдо с Лапулечкой то ли в Стамбульском Кум-капи, то ли в Барселоне в Старом порту, и вот она полезла повторить.
Весь прикол этой рыбки – сбацать хороший кляр, чтобы там был мелко порезанный лучок, немножко перчика и розмарин для запаха. И рыбку, прежде чем купать в тесте, нужно посолить и капнуть вином, чтоб чуток она в нем полежала, тогда будет вкусно. Потом все должно золотиться в масле, и тут нужно проследить, чтобы и кляр не скурвился, и рыбка прогрелась до сладкой мягкости. Александр Иваныч хоть сам такое и не готовил, но принцип уловил. Ему, как бывшему инженеру на механическом заводе, было непонятно – «че там чадить? Ну че там чадить-то?»
Лапуля волновалась, роняла ложки-вилки. «Эх, – улыбался Александр Иваныч. – Они сейчас в двадцать пять такие же, как мы в пятнадцать. Тормозят. Если завтра война, так они и сдаться по-человечески не смогут. Не додумаются, что нужно руки вверх поднять. Так и будут стоять, глазами хлопать».
Лапуля переволновалась, утомилась, газ выключила, побросала все, и кляр, и рыбку.
– Не трепещи, – он укусил ее за ушко, – Не трепещи.
В детстве Александр Иваныч остался без матери. Из деревни, в которой родился, он попал в интернат. После интерната половина мальчишек отправилась в детскую колонию, а Сашуля не пропал, Сашуля хорошо учился и сразу поступил в институт.
Кушать было нечего. На вокзале он покупал гастритные пирожки по три копейки с повидлом и по пять копеек с мясом. А было так, что и на пирожок не было у него пяти копеек. Тогда он с пацанами залезал на крышу ловить голубей.
Птиц жарили, а иногда и просто так, не ощипывая, закапывали под костер и ждали, пока испекутся. Голуби были вкусные. Голуби – дичь. Не то что ворона.
Ворону однажды сварили, но даже с голодухи Сашуля не смог ее проглотить. Воняла тухлятиной. Редчайшая гадость.
Лапуля вынесла тарелки, уложила все красиво, рядом с камбалой поставила салатик, и вилочку положила, и ножичек, и рюмочки, и графинчик. И захныкала тут же:
– А вдруг тебе не понравится?
– Не волнуйся, Лапуля! – Александр Иваныч раскрыл объятья. – Я все из твоих ручек проглочу.
Александр Иваныч отвык от молодых женщин. Раздевая Лапулю, он все еще удивлялся, насколько нежной может быть кожа. От этой свежести и мягкости он дрожал и сам над собой смеялся, говорил, что стал похож на старого скупердяя, который как над золотом чахнет над мягкой попкой. Он прикладывал губы и замирал.
– Какое счастье… – шептала Лапулечка.
Девушка тоже не знала, что счастья Александр Иваныч боится. И как только начинает его душа ловить моменты благодати, он сразу же меняет рычажок.
– А ну-ка!.. Я сейчас проверю, что ты мне тут понаготовила! Все с выдрипоном! А!? Хвостом мне крутишь! Нет чтоб картошки мне пожарить… Камбалу захотела! Развратница!
Однажды у него уже был обед, похожий на тот, что устроила Лапуля. Много лет назад его жена, которой тогда было двадцать, пригласила Сашулю домой. И родители тоже уехали, и помнится до сих пор, что на дачу. Малыша тоже волновалась, резала в салат огурцы, помидоры и вытирала луковые слезы. Так же точно на газе у нее была сковородка, и жарилась картошка. Простая молодая картошка без выкрутасов.
Сашуля был таким голодным – думал, съест все одним махом. Малыша накладывала в тарелку, он смотрел на маленькие ручки, которые вокруг него копошились, подавали вилку, поправляли скатерть, и кусок застрял у него в горле. Картошка была пересолена зверски. Он улыбнулся и спросил Малышу:
– И в кого же это мы так влюбились?
Малыша попробовала свою еду и заплакала. Александр Иваныч утешал, и с помидорчиком, с огурчиком умял половину сковородки.
– Смотри, как я ее ем! – он искренне старался. – Смотри, Малыша. А-ам!
Но Малыша все равно ревела, она перестала плакать только после того, как Александр Иваныч сделал ей предложение.
Ни разу в жизни он не пожалел об этом. Жена и дети – он сам создал свою семью, которой лишился в детстве, и с суеверным страхом боялся их всех потерять. Если его сыновья, когда были подростками, где-то задерживались, он прятал нож в карман и, маленький, тощий, бежал их искать по району. Если Малыша попадала в больницу, он не мог без нее есть. Однажды у жены разрядился телефон, а в городе были жуткие пробки, ни такси, ни автобусы не могли двигаться в предновогоднем заторе, домой Малыша добиралась три часа. Александр Иваныч так разволновался, что ему самому среди ночи пришлось вызывать скорую. Как мать или отец он беспокоился за жену и как ребенок был к ней привязан. Но что касается постели… В сексе Александр Иваныч был типичная шпана, закомплексованный и грубый. Поэтому пришел момент, когда на его новую тачку и денежки стали слетаться девчонки. Племянницы! Он так их называл и нередко хвалился в подвыпившей компании, показывал друзьям фотографии. Ни одна из них не имела имени и не задерживалась надолго в его галерее. Ни одна, кроме Лапули. Эта простая веселая девочка, вероятно, и правда влюбилась в Сашулю, а уж потом он сам заметил, что никаких других племянниц у него больше нет, и что к своей Лапуле он привык.
После камбалы ему стало плоховато. Может быть, дело было и не в рыбе, но живот закололо сильно. Александр Иваныч прилег на диван, вытянул ноги, только это совсем не помогло, и стало еще больнее. Он сел на пол и свернулся пополам.
Побаливало у него и раньше. Болело, болело и само проходило. После рыбки он тоже катался по полу, надеялся, что опять само пройдет.
Лапуля зачем-то дула ему на макушку и говорила, что беременна, что вот как раз сегодня ей так хотелось сообщить, и что рожать она будет и любит Сашулю.
– Сашуля, ты рад? – спрашивала красавица. – Ты счастлив, Сашуля?
– Я счастлив, Лапа! Я ужасно счастлив… – стонал от боли Александр Иваныч. —
Спасибо… Умница… Вызови мне скорую.
– Я с тобой поеду! – вскочила Лапуля.
– Не надо!
Александр Иваныч через силу улыбнулся, он не хотел, чтобы его видели не в форме.
Из больницы он вернулся домой. Сын привез им с женой младшего внука и оставил ребеночка на ночь. Александр Иваныч укладывал малыша на своей кровати. Он любил, чтобы его рука лежала у ребенка над головой, детская макушка как раз помещалась в ладонь. Так было спокойнее, так Александр Иваныч чувствовал, что укрывает ребенка от всех опасностей. Он смотрел на спящего внука, а сам уснуть никак не мог. Предвкушал – скоро у него будет такой же ребенок, и он будет укладывать его сам, каждый вечер, и никто, никто еще не знает об этом, ни Малыша, ни дети.
А надо было рассказать. И как-то объяснить жене, что впереди у него, у Александр Иваныча, еще одна, вторая жизнь, которую подарила ему другая женщина. В октябре, за месяц до рожденья сына, он решился.
– А куда я тебя отвезу? – сказал он Малыше. – А? Угадай, куда мы поедем?
– В санаторий имени Цурюпы! – обрадовалась жена.
Она давно хотела в этот санаторий, потому что рядом с домом, и потому что там есть процедуры для Александр Иваныча.
– Ох, мать моя! – он усмехнулся. – Поедем мы с тобой в Джанхот.
– Зачем так далеко? У нас всего неделя отпуска… Два дня в дороге… А вдруг приступ? – суетилась Малыша, но сама, конечно, радовалась. – Я сто лет не была на море!
Почти всю дорогу она спала. Александр Иваныч рулил, размышляя о новой жизни, которой ему хотелось. За перевалом Малыша проснулась. Стемнело, и моря она не увидела, но по запаху поняла – приехали.
– Море в октябре! – она зевнула и потянулась. – Какое счастье!
Александр Иваныч любил Джанхот,