Сними крест
1. Металлолом
Журналисты любят показывать, как плавится металл. Огненная лава всегда эффектно смотрится в кадре. Медом не корми журналистов, пусти их завод поснимать. Литейный цех… Ой, да что вы, это же так романтично.
Представьте себе здоровый ковш, а в нем горят пятьсот килограммов кипящего металла. Оператор всегда снимает матерого заливщика с черным от гари лицом. Он тянет на тросе этот огненный ковш легко, как собачку на поводке. Потом наклоняет – и расплавленный металл льется в песочную форму. Как подумаешь, что можно обжечься случайно какой-нибудь каплей… Мама мия, выпустите меня отсюда!
И самое главное, самое опасное место на этом фронте – плавильная печь.
Там варится раскаленный супчик. С огнем! Дымит, бурлит, а иногда еще брызгает искрами. Температура в печи больше тысячи градусов. Там внутри как в жерле вулкана, так говорят обычно журналисты, хотя в жерло вулкана никто особенно не заглядывал.
Несколько раз в день к печи подвозят тележки с колотым ломом и загружают в пасть. Красная жижа поглощает куски металла, и они моментально в этой лаве растворяются. Красота невозможная. А вокруг шум, дым, грохот и скрежет металла, похожий на скрежет огромных железных зубов. Все это очень напоминает геенну огненную. Судя по библейским описаниям, конечно.
К печи подъезжает тележка с ломом. Ее направляет молодой мужчина, камера его не взяла, да его и не видно за грудой металлолома. А зря, зря не сняли, этот парень был настоящим красавцем, даже в черной робе.
Литейщики… О! Это отдельная песня. На такой тяжелой и вредной работе алкашня и пролетарии не приживаются. В литейке работают серьезные люди, ни одного пуза, ни одной отожравшейся ряхи не увидишь в литейном цеху. Подними, попробуй, ящик с песком – похудеешь моментально. А они тягают, я сама это видела.
Всем за сорок, а то и больше, молодняк на такую работу ни за какие деньги не соглашается. Но этот парень, который подвозил к печке лом, был моложе других рабочих, лет тридцать ему было или около того. Высокий и мощный, как гладиатор. Лицо славянское, черты прямые, глаза… Глаза очень внимательные, но ничего вокруг не видят. Тележку, печь, людей на пути видят, а журналистов – нет.
– Священник, – кто-то им шепнул.
– Что, правда? – никто не поверил.
Оказалось, правда. Еще полтора года назад этот парень был священником, тогда его звали отец Андрей.
Семь лет отец Андрей служил в храме одного небольшого городка по соседству с промышленным центром. Правда, в первые годы никаким отцом он не был. Этот парень пришел в храм сразу после армии. Еще не поступил в семинарию, а уже заделался в попы.
В храме был настоятель, старый протоиерей отец Василий. Поначалу он был совсем не рад такому коллеге.
– Молодого дали! – объявил прихожанам Василий. – Что творится-то у нас? Служить некому!
Андрей не знал многих вещей, даже порядок литургии путал. Рядом был дьякон, тоже еще мальчишка, и вот они на пару спотыкались при всем народе, в спешке листали псалтырь, не могли найти нужный стих, и, конечно, настоятель не выдерживал.
– Ну, сбили! Опять меня сбили!
Отец Василий хмурился и со всей своей народной прямотой прямо во время литургии отчитывал молодняк как двоечников.
– Вот после службы оставайтеся! И учите, сколько хотите.
А людям нравилось! Старухи, те самые противные старухи, которые кусали молодых девок за непокрытую голову, сами подсказывали молодому батюшке нужные строчки. Молодой совсем поп, но люди его уважали. А потому что в церковь он пришел не от мамы с папой, а после чеченской войны, четыре года отслужил в десанте.
Перед началом литургии в алтаре читали молитвы за упокой, и пока прихожане передавали записочки, отец Андрей начинал быстро, на память, называть русские мужские имена. В храме все знали: это его друзья, те, что погибли в Чечне. Каждую службу он их поминал. Народ как услышал этот список – проникся сразу.
Прихожане за отца Андрея заступались. Настоятеля просили не придираться.
– Освоится! Поступит в семинарию – да такой поп из него получится!
– Ня знаю… Ня знаю!
Отец Василий был согласен, это он так… по привычке брови хмурил. Церковь строилась, службы шли в нижнем пределе, в подвале то есть, а главные стены только возводились. И, конечно, отцу Василию был очень нужен молодой энергичный помощник.
И все ведь было хорошо! Семь лет Андрей был священником, за это время храм достроили, колокольню, пятьдесят три метра! возвели, главный предел открыли, задумали роспись, и в семинарии Андрей доучился до четвертого курса… А потом взял и ушел в литейку.
В храме пахнет ладаном и теплым воском. А в цеху как в преисподней воняет гарью и формальдегидом. Ядовитый запах, на проходной его слышно. А если постоять в цеху минут двадцать, одежда пропитается насквозь. Когда в рабочей спецовке Андрей заходит в ближайший магазин, продавщицы сразу водят носом: «Что горит? Где горит?»
Раньше, в храме, рядом всегда были дети, и каждый хотел подержаться за рясу, танки ему рисовали, десантников, богатырей на День Святого Георгия. А теперь он один, везет металл в переплавку и весь день молчит.
Что случилось? Почему отец Андрей ушел из храма? Об этом в храме и нужно спросить. Прихожане всегда все знают. Из-за бабы – это главная версия. Из-за бабы, из-за какой-то дуры, сам на себя запрет наложил.
Сейчас он черный, грязный и вонючий. Работяга, как все. Только привычка крестить еду в столовой выдает в нем священника. Больше его никто не зовет отцом Андреем, в цеху он Андрюха или просто Андрей. А что такого? Был десантником, был священником, теперь литейщик… Почему нет? Человек тоже идет в переплавку, и точно так же заливается в разные формы, как горячий металл.
2. Труба
Первый год Андрей работал кольщиком. Колол железные трубы как дровишки, чтобы они поместились в плавильную печь. Должность неприятная, у печки лучше. Колун, которым машет кольщик, никто не взвешивал, приблизительно тянет килограммов на пять-шесть. Весь день он лупит этим топориком по металлу, и можете представить, какой при этом стоит грохот. Этот резкий звон оглушает, травмирует ушки, Андрей его слышал и днем, и ночью первое время.
Если честно, на заводе думали, что этот парень сбежит через неделю. Так уже бывало, и не раз. Молодые кони без специальности приходили сюда в поисках любой работы, им давали колун для начала, и дней через десять, а то и через три дня, они уходили. Постоянных кольщиков на заводе не было, только один монстр рубил железо лет десять подряд.
Этому человеку было за шестьдесят, но выглядел он моложе. Ничего исполинского в нем не было, роста среднего, сухонький, но очень жилистый и сильный. На локтях его ни разу никто не уложил. Когда он пожимал руку, его тиски запоминали, хотя он сильно не сжимал. Здоровье у него было лошадиное, если не считать профессиональной глухоты.
Несколько дней этот старец наблюдал, как работает новенький. Андрей молотил по железу со злостью, резко дергал колун кверху и опускал его с силой, как будто убивал невидимую сволочь.
– Не бесись, – ему старичок подсказал, – держи ритм.
– Что?
– Песню пой. Руби под музыку, а то надорвешься.
Андрей и сам это понял, плечи с непривычки болели, марш-броски по горным перевалам давались ему легче, чем первая неделя с колуном.
– Неужели вы поете, когда рубите? – он подумал, что старикан над ним шутит.
– Пел раньше, пока не оглох, – мужичок улыбнулся. – Сейчас стихи читаю.
Пошутил он или по-честному дал рекомендацию, понять было сложно. Человек этот юмором не отличался и вообще говорил очень мало. Работа громкая, к беседам не располагала. В этом и была ее главная сложность – человек с колуном все время был один. Казалось бы, какая ерунда! Руби трубу и думай о чем угодно. Но оказалось, для