Всем было не до этих мелочей. Какие шевроны? Какие кадеты? Все хрустели сушками и волновались. Возможность увеличить отпускные на тридцать процентов была соблазнительной. Зарплаты педагогов известны всем, денег катастрофически не хватает, при этом ни малейшего понятия о том, откуда они берутся, эти самые деньги, никто из всей учительской не имел. По сути дела, Герман предлагал им воровскую схему, но на такую маленькую деталь, как фальсификация экспертизы, вообще никто не обратил внимания. Тут же забыли, как сами учили детей: «Обманывать нехорошо!»
Да, сделка Германа – мухлеж, но этот обман удачно вписался в обывательские представления о бизнесе. «Все бизнесмены – аферисты», «В нашей стране честно прожить невозможно», «Кто успел, тот и съел» и прочее. При этом все забыли старые пословицы из букваря для первоклассников про рыбку из пруда и про бесплатный сыр. В общем, народ поддался искушению.
Завхозиха дозрела первой. Выложила на стол и отпускные, и заныканную от мужа сотню. При всем честном народе Герман предлагал ей написать расписку.
– Давай… – он даже ручку взял, листок у секретарши попросил. – Давай напишу, чтоб все как положено…
– Да хватит тебе! – милая женщина отказывалась. – Не нужна мне твоя расписка.
Он даже паспорт достал! Он почти уже начал писать!
– Так… Диктуйте. Как там положено?
– Сиди ты со своей распиской, – завхозиха кивнула на пачку своих денег, – пересчитай.
Паспорт снова исчез у Германа в кармане. Он раскладывал деньги на кучки по десять тысяч. Сбивался, пересчитывал со смаком. Ажиотаж был создан.
Педагоги построились в очередь. Вложились все: и завуч Любовь Иванна, и секретарша, и географичка Тома, и математичка, и еще несколько учителей, которых Герман первый раз в жизни видел, включая физкультурника.
– Девчонки, найдите пакетик, – попросил Герман, – сложить куда-то надо…
– А у нас же в сейфе еще есть! – вспомнила Людочка.
Чего уж там! И сейф открыли. Из общей школьной кассы взяли десять тысяч, отложенные на шевроны кадетам, и сто пятьдесят, собранные с родителей на пластиковые окна.
Само собой, Людок решила все отдать. И отпускные, и дочке на диванчик, и с депозита триста тысяч, отложенные на черный день.
В итоге Герман получил миллион рублей. Мероприятие было рискованное. Герман, конечно, знал, о статье «мошенничество». Предполагал, что кто-нибудь из вкладчиц захочет написать заявление в полицию. «И что они напишут в своем заявлении? – думал Герман. – Я, такая-то такая-то, отдала человеку по имени Герман сумму денег в размере таком-то добровольно и при свидетелях с целью получения прибыли от незаконной перепродажи зерна? Представляю, как в ментуре будут ржать. Весь педсовет запишут в банду!»
Герман улыбнулся девочкам.
– С Богом! – вот так их с Людочкой проводили.
Из школы они вышли вместе и сели в несчастную «семерку баклажан».
9
Колымага выбивалась из сил. Герман въехал в Ростовскую область, моргая «аварийкой». Скорость падала на глазах. Только что машина тянула сорок, а через полчаса стрелка спидометра не поднималась и до двадцати. Герман прыгал в кресле как в седле и подгонял машину: «Но! Но! Но!» Он высматривал место, где удобнее ее бросить. Никакого лесочка поблизости не было. У дороги висел указатель «Чертково».
В чистом поле стояла чугунная конструкция. Как будто памятник колхозникам в советском стиле, а-ля модерн. Высотой метров десять. Чугунный мужик в рубленой топором рубахе и баба в раздуванной юбке. Фигуры присели на одно колено и тянули в упряжке какую-то тяжелую штуковину, не то плуг, не то борону. С дороги Герману показалось, что мужик с бабой сперли в колхозном ангаре мешок, тянут его и оглядываются, нет ли погони.
Оттуда, из Черткова, Герман снова позвонил Людочке. Уставшим голосом сообщил приятную новость:
– Ну, все, Людок.
– Что? – заерзали на проводе. – Продал?
Герман собрался и радостно выпалил:
– Наше зерно поедет в Саудовскую Аравию на корм верблюдам!
– Наше зерно! Верблюдам! В Саудовскую… Мы все продали!
– Подожди! – Герман не выдержал и засмеялся, уж больно резво у Людочки получилось «мы продали». – Подожди, подожди, дослушай…
– Молчу, молчу…
– Наша прибыль составила… тридцать пять процентов! Это значит, что ты у меня получишь чистыми…. Сто тысяч навару, Людка! Вот тебе и Греция!
– Ой, да не нужны мне никакие деньги! – сомлели в трубке. – Герман! Ты сам-то приезжай скорее! Девчонки уже звонят, спрашивают, когда отмечаем?
– Людок, не загадывай, – Герман испугался, увидев впереди высокий подъем. – Людок, давай не загадывать. Дорога, пробки, сама знаешь…
Он волновался. Под капотом дребезжало, мотор рычал, надрывая последние жилы, «семерка баклажан» заползала на уклон медленно, как черепашка. Скорость упала до десяти километров. Герман прижался к обочине, его обгоняли, хотя обгон был запрещен. Самые нервные показывали палец и кричали:
– Выброси ее к черту!
Герман закусывал губы.
– Выброшу. Выброш-у-у-у.
«Да, Герман тварь, – он это признавал и спорить даже не собирался, – Герман скотина, сволочь, такой родился. Урод моральный! С этим ничего не поделаешь».
А ведь об этом еще учительница, самая первая учительница Германа предупреждала. Женщина была серьезная, педагог заслуженный, стаж пожизненный и орден на груди «Отличник просвещенья». Сколько детей через ее руки прошло – представить страшно, и каждого, каждого она видела насквозь.
Герман умишком никогда не отличался, и аферист он был посредственный, и в школе учился плохо. Привела его мать в первый класс, а он и не понял, что там все по-серьезному. Сидит и солдатиков в прописи рисует. Нин Федоровна, так учительницу звали, взяла его за ухо, закрутила, оттянула – не помогло. На следующий день Герман опять рисовал солдатиков. Тогда учительница вызвала мать.
– Вы только посмотрите, – ткнула она пальцем на крошку Германа, – какая это тварь! У вас растет страшная тварь!
Вот правда, Нин Федоровна как в воду глядела, тварь и выросла. Нет, нет, нет! Только не надо его оправдывать. А то сейчас психологи начнут рассказывать, что ограблением учителей Герман отрабатывает свои детские травмы. Травмы тут ни при чем. И педагоги тоже. Учителя попадались Герману чаще других, потому что они очень доверчивые. Вот Людочка – всю жизнь провозилась с детьми, поэтому и сама стала наивная как ребенок. Позвонила ему через десять минут после сказки про верблюдов из Саудовской Аравии и говорит:
– Герман… Может, оладушков испечь? Лапшчки наварить?
– Навари, зая, – Герман вздохнул. – Навари.
Захотелось лапшички. И оладушков. Сомненья появились нежданные. «А может, вернуться? Заживем… Она весь день на работе, я по вкладчицам… Много брать не буду… На жизнь хватит». Это была лишь минутная слабость. Герман дрейфил, и сам знал, что дрейфит. Он прекрасно понимал, никакие деньги никому в жизни не вернет и ни с какой бабой никогда жить не будет.
«Семерка баклажан» заехала на холм. Как? Чудом! Из последних сил! Только влезла – и мотор ее заглох навсегда. Вниз по склону Герман катился на холостых оборотах. С обочины он спустился в ближайшие заросли, притормаживая трусливо на крутом спуске. Машина въехала носом в дикую акацию. Мягко въехала, как будто уткнулась в подол женского платья. В кустах «старуха» последний раз дернулась и застыла, а вентилятор еще немножко покрутился.
Герман вышел из тачки. Посмотрел на широкие наши поля. Расстегнул штаны, облегчился. У него зазвонил телефон, Людочка начала волноваться. Он успокаивал, сказал, что уже в городе, и теперь едет к сыну, «сын» пригодился, якобы у этого сына кредитка, на которую были перечислены все зерновые деньги.
– Трубку не берет! – Герман играл раздраженно, устало. – Сучонок! Опять таскается по бабам! А ты тут бегай, ищи его, весь в мыле!
– Приходи хоть без денег! – заплакала Людочка.
Герману показалось, что она его расколола.
– Да, Людок… – вздохнул он с грустью, – приду. Дождешься меня?
– Дождусь!
После этого Герман зашвырнул телефон в кусты. По землистому склону ловко выбрался на дорогу и поднял руку. Он с надеждой глядел на проезжающие машины и приговаривал в нос, по привычке оттягивая последнее слово: «Тормози, тормози-и-и».