– Людок! – он бодренько откашлялся. – Поздравляй меня!
– Уже? – на проводе радостно завизжали.
– Да, Людочек! Наше зерно оценили по первой категории! Я ж тебе говорил…
– Наше зерно! – как это сладко звучало: «наше зерно!» – А я уж валерьянки выпила!
– Покрепче, Людок… Родная моя! Выпей что-нибудь покрепче!
– Когда приедешь? – голосочек дрогнул. – Герман! Приезжай скорее!
– Не торопи, Людок… – Герман важно расправил плечи. – Не торопи. Сейчас поговорю с оптовиком. Тут их знаешь сколько? Надо ж посмотреть, кто какую цену предложит. Нам с тобой навар нужен?
– Ой, да никакой мне навар не нужен! – заверещала Людочка, – лишь бы свое вернуть – и ладно…
– Ты что, Людок? – сомненья Герману не понравились. – Я что, за просто так им буду бегать? Шоферюгам заплати, за экспертизу отстегни, и я им должен по дешевке отдавать?
– Ладно, ладно Герман… Делай как знаешь.
Голос у Людочки поменялся. Она говорила, как женщины довольные говорят утром, когда провожают на работу любимых мужчин. А ей и было приятно, это очень даже приятно – доверять мужчине. И хочется, и многие мечтают плюнуть на все и отдать ему, не глядя, свои деньги, а он пусть крутится как хочет. А ты сидишь на телефоне, ждешь, переживаешь… О-о-о… Это еще то удовольствие. На этом Герман и играл.
В квартире у Людочки он был всего однажды. Зашел по срочному делу, решил для разминки поддедюрить у нее золотишко. Легенда? Туманная, но прокатила. Золото он попросил всего на две недели якобы под банковский залог, чтобы оформить срочный кредит и погасить недостачу, которая обнаружилась в кассе у лондонской банкирши.
– Стерва! – Герман ругался на воображаемую банкиршу. – Все хапали кому не лень, а недостачу на меня! И что мне делать? Я ж не пойду людей закладывать. Она сейчас в свой ЛАндон умотает, а мне с ними жить еще…
– Да не волнуйся ты так, – Людок поверила.
Пока она колготилась у холодильника, Герман вышел в туалет и пошарился у нее в спальне. Большой книжный шкаф был забит хрестоматиями, мировой классикой для школьной библиотеки и справочниками по русскому языку. Двуспальная кровать была завалена просохшим бельем.
Он сунул нос под подушку и там наткнулся на забавную книжонку. «Эммануэль» – и развратная обложка издания начала девяностых. Герман вздрогнул и прикрыл эту страсть обратно подушечкой. «Не отвлекаемся, – он себя подстегнул, – не отвлекаем-ся-а».
На крошечной кухне варился куриный супчик. На антресолях стояли банки с соленьями. В соседней комнате спала больная мама. Герман протиснулся в угол, за маленький стол, на нем не помещалось больше двух тарелок.
– Лапшички съешь? – спросила Людочка.
По горячему Герман соскучился. Наворачивал с аппетитом. Лапша была недурственной, с печенкой, с молодым укропом. Эта тарелка лапши была единственным моментом его абсолютной искренности. Во время еды Герман не притворялся, когда он ел – он был самим собой, голодным, трусоватым мужичонкой, который шарахается по теткам, потому что с мужиками работать не умеет, всего боится и никак не может устроить свою жизнь.
«Неплохое местечко освободилось, – раздумывал Герман, оглядывая кухоньку. – И бабенка еще не старая. Зарабатывает, крутится, готовит… Вот так бы взял и поселился».
Людочка полезла в шкаф с крупами. Там у нее хранились украшения. Коробочку она достала из мешка с гречкой.
– У нас тут район такой… – спрыгнула она с табуретки, – наркоманский. То ларек ограбят, вон в соседнем доме квартиру обчистили…
Людок выложила на стол все свои цепочки, сережки, дурацкие перстенечки, пересматривала их с нежностью, а сама все болтала, болтала… Как она устала, как хочется к морю, и скорей бы уже получить отпускные, и какой приглядела для дочки диван…
Герман кушал и фильтровал. «Ему хорошо, он все время на больничном», – это про директора, директора в школе нет, курятник без присмотра. «Получу отпускные, куплю дочке диван» – это очень интересная информация.
– Людок, – полюбопытствовал Герман, – а зачем твоей дочке диван?
– Ну как… – Людок моргнула, как же может умный мужчина не понимать такие вещи, – дочка же… Замуж вышла, квартиру сваты купили, а ей и поставить там нечего…
– Людок, скажи… – Герман взял нож и отрезал кусок от батона, – что ты хочешь для себя? Для себя любимой? Что ты хочешь?
– Я?.. – Людочка присела.
Этот вопрос ставил в тупик почти всех его вкладчиц. Если бы они желали что-то, денежки были бы вложены по назначению. Нет, не в шубки, не в диваны, не в золотишко, а во что-то такое… Во что такое? Никто не знал, ни Герман, ни вкладчицы. Аферист Герман от обманутых жертв в этом вопросе не отличался. Он тоже не имел никаких конструктивных желаний.
– Я в Грецию хочу, – придумала Людок, – завучиха наша, Любовь Иванна, ездила, говорит, обалденно. А как я поеду? – тут Людочка, как обычно при упоминании своей мамы, скуксилась. – У меня мама лежачая! С кем я ее оставлю?
– С дочкой! – подсказал Герман.
– Ой, что ты говоришь? Как я ее оставлю с дочкой? Там же зять.
– Что говорю… – Герман проглотил последнее с тарелки. – А вот теперь представь себе, Людочек…
– Да…
– Купила ты дочке диван. Зять твой лежит на этом диване. Дочка на кухне готовит ему пожрать. Он на твоем диване дрыхнет и про тебя даже не вспоминает. А ты одна, с больной мамой, а годы идут, годы у нас с тобой идут…
Герман забалтывал клиентку. Анестезию Людочке давал, чтобы она перестала чувствовать такую, знаете… тоску и одиночество, которое обычно испытывают женщины, когда расстаются со своими маленькими драгоценностями.
Герман забрал у своей бедной подружки коробочку с золотишком и даже ручку ей чмокнул на прощанье.
– Ой…
– Спасибо, Людок! Ты мне так помогла! Сейчас банкиршу мою проводим – и в отпуск рванем. Правда, хочешь в Грецию?
– Хочу…
– Поедем в Грецию!
8
Двадцатого июня школа получила отпускные. К этому времени все уже знали, что Герман на днях собирается провернуть выгодную сделку с зерном. Денег он не просил. Ни в коем случае, и тем более взаймы. Просто обмолвился завхозихе: «Навара примерно процентов тридцать. Если хочешь, могу устроить». Женщина призадумалась.
В решающий день в кабинете директора завхозиха восседала за директорским столом. Перед ней стояла большая миска с поломанными сушками. Ломаные сушки забраковали в столовой, но добро не пропало. Мадам припивала их чаем. Квадратный подбородок равномерно двигался, челюсти перетирали сырье, мозги вникали в суть зерновой операции.
Герману не пришлось ничего объяснять, говорила Людок:
– Он берет фуражом задешево… А продает по первой категории задорого! Разница на карман. Понятно?
Секретарша оторвалась от пасьянса. Педагоги подтянулись в приемную. Никто ничего не понял, но информация насчет зерна летала в воздухе. Кто-то слышал краем уха новости про урожай, кто-то видел за городом колонны самосвалов, крытые синим брезентом, из-под которого рассыпалась пшеница…
Герман грыз ломаные сушки и только иногда вставлял пару слов, как будто делился личными планами.
– Процентов тридцать, я рассчитываю. Может, и больше. Плохо, что ли? За два дня?
Пышная брюнетка, географичка Тома, как газель прискакала из своего кабинета. На плече у нее так и висела красная повязка с надписью «дежурный учитель».
– А почему мне никто ничего не сказал? – задыхалась она от подъема по лестнице. – Опять все без меня! Вот как тебе не стыдно, Люд? Меня даже не позвали!
– Я ж тебе говорила, – оправдывалась Людочка, – элеваторы скидывают по дешевке прошлогоднее зерно…
– Зачем?
– Новое ссыпать некуда.
– И что?
– А Герман скупает старое и сразу продает оптовикам. Как новое продает, понятно? У него там сидит свой эксперт! По бумажкам у него зерно идет как новое!
Секретарша на калькуляторе высчитывала вероятную прибыль от своих отпускных.
– Помогите! – она запуталась в расчетах. – Кто у нас математик? Я не пойму, это с каждой десятки по три тысячи что ли?
– Как минимум, – подсказывал ей Герман. – Как миниму-у-у-м…
В приемную заглянула новенькая математичка, похожая на озорного мальчика, с любопытством оглядела собрание.
– Кому сдаем деньги на шевроны? – спросила она. – Кадеты сдали на шевроны! Кто у нас отвечает за деньги?
– Любовь Иванна! – ей подсказали.
– Нет! – отозвалась Любовь