И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом…
На учительском столе зазвонил телефон. «Герман!» – увидела Людочка. От волненья она совсем забыла про свое же собственное правило – на уроке никаких телефонов. «У аппарата!» – ответила она и покраснела как ученица.
Отношения с Германом Людок и все его другие жертвы расценивали как роман в начальной стадии, поэтому и кидались к телефонам. «Вкладчиц» не смущало отсутствие обычных мужских посягательств. Объятий, поцелуев не было. Герман всего лишь говорил комплименты, замечал и завивку, и губы, он видел, что дамы желают ему понравиться, но в постель никого не тянул. Он вообще боялся женщин и уже много лет спал только с пьяными продавщицами привокзальных киосков.
В первый месяц знакомства обходить сексуальную тему было легко. Большинство из специфичного контингента считали, что прыгать в постель сразу – аморально, а надо бы сначала погулять с мужчиной за ручку. Считалось, что это помогает людям лучше друг друга узнать.
Так и делали, два месяца пили кофе, но ни одна из вкладчиц за это время о Германе ничего не узнала. Кто родители, как рос, что любит кушать, слушать, пить, сколько лет ему точно… Ничего, только легенды, которые озвучивал Герман.
Хотя случай с Людочкой был не совсем типичен. С Людочкой Герман целовался. Однажды он всерьез решил нарушить свое правило и пригласил ее в квартиру.
– Что мы как маленькие, Людок? А?..
– Ага! – Людок хихикнула и махнула рукой. – Поехали!
Герман снимал одну комнату в двушке, во второй комнате жил студент-заочник, абсолютно посторонний ему человек. Студент поздоровался, собрался даже уходить, но у Германа тут же включились рабочие инстинкты. Он и соседа записал в свою легенду.
«Это мой сын», – сказал Герман на кухне, не прямо при «сыне», который, естественно, и знать не знал о том, что он сын. «Три дня не разговариваем, – Герман завинтил, помешивая кофе. – Все из-за жены. Из-за бывшей. Маменькин сынок, всегда ее слушает».
Тут Герман и вовсе увлекся работой. Жена-стерва была обязательным элементом его легенды. Сказка про меркантильную суку, которая «обобрала его до нитки», заводила всех без исключения «девчонок». Каждая и в сорок пять, и в пятьдесят все еще хотела быть хорошей.
В тот вечер на кухне Герман переволновался, «расстроился» очень натурально и до спальни снова не дошел.
– Не могу! – он нервно мыл за собой чашку. – Ну, Люд, ну прости… Но я так не могу! Зачем? Чтобы этот маменькин сынок потом трепался? Он ей все расскажет, как, что, с кем… Как будто я кролик подопытный!
Разврат не состоялся, но попытку засчитали. Намерение сблизиться Герман предъявил, а Людочке и одного желанья на первое время было достаточно.
Прозвенел звонок, Людмил Иванна в нетерпенье прибежала в фойе. Ее коллега, дежурный педагог, все еще держала осаду.
– Тамар! – Людок задиристо тряхнула головой. – Озверела совсем? Человек ко мне пришел…
– Людок! – приобнял ее Герман.
– У меня приказ директора, – толстуха явно кайфовала от красной повязки на рукаве, – без сменной обуви никого не пускать!
– Да ладно! – усмехнулась Людок. – Директор опять на больничном.
В фойе набежала куча детей, и все шумели, толкались у двери в столовую, неслись оттуда с пирожками, хватались липкими руками…
– Девочки, – Герман сквозь шум прокричал, – вы как тут работаете? Как на вокзале! Давайте смоемся отсюда? – он обнял обеих, и Людочку, и дежурную толстуху. – В кафе, девчонки, на чашку кофе. А?
Нет, план ограбления Герман тогда еще не придумал. Операция «зерно» в его голове родилась позже. Какую сумму, каким образом он сворует из школы, Герман точно не знал до последнего дня. И тем не менее всего за месяц он сумел проникнуть в учительскую и в качестве друга подруги перезнакомиться со всем педсоветом.
В школе он появлялся регулярно. Даже на последний звонок пришел. С цветами! О том, что учебный год закончился, Герман как раз по цветам и догадался, по цветам и по белым бантам, которые появились на улице.
Герман купил букет и подъехал к школе. Он немного опоздал, звонок уже дали. Дети с воздушными шариками расходились со школьной площадки по классам. Герман оглядывался, искал в толпе Людочку и с ужасом рассматривал короткие юбки старшеклассниц. «Боже мой! Что творится! Что твори-ится! Одна вон даже в чулочках…» – щурился Герман.
Мимо прошла колонна детишек в синей форме с красными погонами. Дети маршировали и кричали речевку:
– Мы кадеты! Мы кадеты! Мы кадеты! За Россию! За Бога! За царя!
«За царя? Я что-то пропустил?» – удивился Герман. И завуч школы тоже удивилась. Герман ее сразу узнал по описаниям Людмил Иванны, блондинка с родинкой в красном пиджаке. Завуч вздрогнула, как только дети прокричали «За царя!» Она стояла на крыльце у стола, заменявшем трибуну, держала спину ровно как генералиссимус и натянуто улыбалась.
Включили музыку, в колонках задрожало обычное школьное тра-ля-ля. К микрофону прорвалась молодая женщина с острым носиком.
– От имени всех родителей пятых классов, – прокричала родительница, – благодарим нашего завуча Виноградову Любовь Ивановну за то, что она открыла кадетские классы в нашей школе!
Блондинка с родинкой схватилась за сердце и шагнула в сторону.
– Галочка! – прошептала она активной родительнице, – ведь я же не знала, что они белые! Я же всю жизнь была коммунисткой!
– Зрасссте, – Герман поздоровался с завучем едва заметным кивком, как свой, как знакомый человек.
На площадке он заметил свою милую жертву. Она еле-еле виднелась за плечами своих учеников.
– Людок! – помахал он букетом. – Людок!
Герман подъехал удачно. Компания педагогов как раз собиралась отметить событие на даче у завхоза, точнее у завхозихи. В «семерку баклажан» набилось три педагога, секретарша и завхоз.
– Все поместимся! – дурачился Герман. – Девчонки, не бойтесь, тут ехать-то…
Людок сидела на переднем как хозяйка. Секретарша, немолодая, но все еще стройная, легла поперек на коленки к завучихе, математичке и завхозихе. Теснота всех сразу развеселила, женщины почувствовали непроизвольное расположение к мужчине, который сидит за рулем.
Герман – ухажер Людмил Иванны, вот и все, что они про него знали. Как давно с ним познакомилась Людок, при каких обстоятельствах – никто не уточнял. Все, что Герман заливал им про банкиршу из ЛАндона и про Бутурлиновское райпо на природе с водочкой принималось на веру. И с небольшой даже завистью.
Никто ничего подозрительного не заметил. И не запомнил. Привычку нервную растягивать последнее словцо не запомнили. Один раз сказал: сыну девятнадцать лет, другой раз восемнадцать. Проморгали. А потому что хорошо развлекал. Мерзавцам многое сходит с рук, потому что с ними весело.
– Девчонки! – Герман решил, гулять так гулять. – В следующий раз поедем ко мне на дачу! У меня дача в Бутурлиновке. Розы… Пятьдесят кустов!
– Да ты что?
– Да, пятьдесят кусто-ов. Сам посадил, жена грозилась, «вырублю, назло все вырублю»… Я сохранил.
Жена-мерзавка, которая его обобрала, сразу легла всем на душу. «Он ей чегой-то там такое, а она его обобрала», – это Людок неоднократно пересказывала. Никто и не подумал, даже скупердяйка завхозиха, что этот положительный мужчина может ограбить всю компанию.
7
Из города Герман вырвался. «Семерка баклажан» остыла после возгорания и даже завелась. Он вздохнул с облегчением, переключился с третьей скорости на четвертую, и тут ему стало понятно – далеко на такой таратайке не уйти.
Карбюратор отдавал концы. В городе это было не очень заметно, а на большой дороге машина задергалась и никак не хотела шевелиться быстрее. Герман нажимал на газ до упора, но не смог разогнать колымагу и до сотни. В таком режиме за целый час он удалился от города всего на пятьдесят километров.
Дорога вела желтыми спелыми полями. Кое-где проплывали комбайны, все новые, американские, дорогущие и блестящие, как иномарки. Они напоминали Герману луноходы из фантастических фильмов. Про технику, про сельское хозяйство он ничего не понимал. Овес от пшеницы он отличить не мог, а эту легенду про зерно подслушал у одного мужичка, который сидел за воровство с элеватора.
Вдоль трассы мелькали поселки, деревушки перетекали одна в другую, повсюду висели знаки ограничения скорости. Шестьдесят! «Семерка баклажан» и сама, без всяких предупреждений, не могла выжать