Кто-то из отличниц поднял руку, Людок кивнула. К доске вышла девочка, начала читать:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали…
На последней парте зазвонил мобильник. Людок поднялась. А как иначе? Нужно же сделать ученику замечание, а то они быстро на голову сядут.
– Убрал телефон! – она рыкнула. – В портфель, и чтобы я не видела!
Поганец засунул мобильник в карман. Людочка знала эту наглую хитрость: стоит ей только отвернуться, и малыш начнет играть в «танчики» под партой.
– В портфель! – она еще раз повторила.
И чтоб уж точно ни у кого не возникало искушений, вдохнула глубже и третий раз всему классу напомнила:
– Телефоны – в портфель! На уроке выключаем! Вы в школе или где?
От усилия Людок покраснела. И в горле засаднило, как будто трещинка прошла.
А все из-за Германа, из-за него, поганца, учительница на детей срывается. За две недели знакомства она привыкла изливать ему свою израненную душу. Уже поведала историю развода, семейной жизни, как дочку посватали, сообщила, между делом, с кем зажимается двоечница Кочкина, кто у них в школе главная подружка директора, перед кем молодится завучиха…
В этом и заключалась работа Германа – регулярно выслушивать и демонстрировать сочувствие. Кивнуть, удивиться, где нужно, подкинуть поленце со своей стороны. «Вот! А я и говорю…» или «Ну прямо все как у меня», или просто «Да ты что!» И обязательно ободрить: «Да ты у нас, оказывается, сильная женщина. А с виду и не скажешь».
Герман смотрел, с каким упоеньем дамы рассказывают ему о своих переживаньях, и думал: «Вот суки! Как же они все себя любят! Жалеют себя. Сами собой восхищаются. И хоть бы одна меня спросила: «Как ты, Герман? Где мотаешься целыми днями? Может, блинчиков тебе пожарить? Может, борща тебе наварить?»
Герман смотрел… Вот именно что смотрел на женские излиянья, пропуская мимо ушей и первую любовь, и больную маму, в эфире он ловил только самое необходимое.
«… да что он мне оставил, я не пойму? Шкатулка с золотом? Какая там шкатулка? Я все сама себе купила»… – такие вещи он запоминал. «Откуда у меня деньги? тыщ двести у меня всего, на черный день, скопила репетиторские» – вот это для него было важно. Шкатулка с золотом и двести тысяч – была его скромная первоначальная цель. Но вдруг однажды, в тот самый день, когда он поднялся на школьное крыльцо, его планы неожиданно изменились.
Обычная школа была, типовое здание, во дворе березки, портреты героев-комсомольцев на железных щитах. Ни одной видеокамеры Герман не заметил, однако у входа его остановили. За партой на воротах сидел пожилой охранник с серым безвольным лицом.
– Вы к кому? – спросил он.
– К Людмил Иванне Коноваловой!
Старик раскрыл амбарную книгу, в которую записывал фамилии посетителей. Герман не любил, когда его записывают. Он улыбнулся старику:
– Ох, как у вас тут пирожками пахнет! Все пекут? Как раньше? С повидлом? С картошкой?
– Пе-е-екут, – кивнул дед. – С яблоками пекут, с картошкой…
– А как мне Людочку найти, – подмигнул ему Герман, – в ваших лабиринтах?
– Прямо по коридору и на второй, – дед ему показал.
В фойе было мрачно, потому что с одной стороны все окна закрывала решетка длинной раздевалки, а на полу лежала темная коричневая плитка. В центре на самом видном месте висел плакат с портретом местного градоначальника. Фамилия была красноречивая, нарочно не придумаешь – мэр Жуликов. Наружность тоже была паханская: нос сплюснут, под глазами темные круги, глаза заплыли, редкие зубы делали улыбку, мягко говоря, неприятной. И это еще не все! Над портретом красными буквами повесили слова градоначальника: «Родному городу – энергию молодых!»
Герман усмехнулся, глядя на редкие опасные зубы начальника: «Вот он и выдал себя, упырь. Энергию молодых ему подавай!»
Длинный коридор упирался в стеклянный шкаф с пожарным шлангом и поворачивал направо. Широкие окна выходили во двор и смотрели в такие же окна другого крыла. Герман пошел вперед, читая таблички на белых дверях. «Кабинет физики», «кабинет химии», «кабинет литературы»… Здесь он остановился и посмотрел в замочную скважину.
Но нет, за учительским столом сидела не Людочка. Дама в летах с каштановым коконом на голове в полной тишине доедала столовский пирожок, надо сказать, с аппетитом. Дети что-то писали носами в тетрадях. Девочка с первой парты подняла руку, спросила:
– Можно выйти? Мне в туалет…
– Опять! – нахмурилась дама с коконом, вырывая из тетради листок.
– Мне срочно!
Девочка, не дожидаясь разрешения вышла из класса. Герман посторонился. Ученица ни в какой туалет не пошла, а встала рядом у широкого подоконника. Она шепнула Герману, кивая на дверь в кабинет:
– Сейчас бивни будет чистить.
– Не понял?
– Посмотрите.
Он снова прислонился к двери и увидел, как дама с коконом согнула пополам тетрадный листок, проутюжила его сильной ладонью и начала им пользоваться как зубной нитью.
– Она всегда так, – пояснил ребенок, – сначала нажрется, потом челюсти вычищает. Меня тошнит сразу, я всегда в туалет выхожу.
Герман вздохнул с пониманием и… Да, да, да! Улыбнулся. Мягко и ласково, как Юрий Гагарин.
За поворотом он нашел лестницу. Навстречу спускалась полная брюнетка в широкой длинной юбке. Пышное плечо перетягивала красная повязка – «Дежурный учитель». «И снова завивка, и снова помада», – заметил Герман с неожиданной грустью. Пришлось остановиться, чтобы дама могла пройти. Но дама не прошла, дама нахмурилась и спросила:
– Мужчина, вы куда идете?
– К Людочке Коноваловой.
Герман ответил игриво, почти что спел, но легкий тон дежурная не поддержала, встала грудью у него на пути и спросила:
– Где ваша сменная обувь?
Он притворился, что не расслышал, и снова улыбнулся пышной демонице:
– Что вы сказали?
– В школу проходим только со сменной обувью, – повторила дежурная.
– Да вы что! – испугался Герман.
– А посторонних вообще пускать не положено!
– Я не посторонний, – Герман перешел на интимный шепот, – я хороший приятель Людочки Коноваловой…
Он шагнул вперед, но дежурная, вот кто у нас фанат своей работы, дежурная поставила ноги на ширине плеч и раскинула руки в стороны.
– У меня приказ директора, мужчина. Никого не пропускать без сменной обуви.
Герман мог бы уйти, спокойно дождаться на улице. Но спортивный азарт проснулся, он решил во что бы то ни стало прорваться через это живое заграждение. Герман приблизился к пышному телу и принял вид придурковатый.
– Ах, вот оно что… А я и не знал, что у нас закон новый вышел… Чтоб все с собой тапки таскали. Если бы знал… – Герман вспомнил пошивочный цех в своей зоне. – Если б я знал…
– Не пущу, мужчина! – брюнетка развернула его обратно в фойе. – И нечего мне глазки строить.
Герман давно не был в школе. Лет тридцать не заходил. В его времена портреты не самых симпатичных людей тоже вешали на видное место. Но когда это было? Герман не понял, неужели все это всерьез? И мэр города по фамилии Жуликов, и толстуха с красной повязкой, и решетки на окнах, и сменные тапки? В этот момент у него и мелькнула дерзкая мысль: «Чего мелочиться? Годы идут, сколько можно по два месяца тратить на одну учительницу? Пора брать всю школу. Они тут слепенькие все, как котята. Да если я прямо на лбу у себя напишу – „мне ничего от вас не нужно, кроме ваших денег“ – не разберутся, не увидят».
6
До конца урока оставалось минут пять. Людочка вызвала к доске последнего двоечника. Ребенок снова начал Ермака, «Ревела буря, дождь шумел», слушать это восьмой раз подряд было тяжко. Людочка отвернулась в окно.
На площадке перед школой она увидела знакомую «семерку баклажан», заволновалась и совсем не замечала, что хрестоматия на первой парте перевернута головой к отвечающему. Долговязый мальчик хулигански улыбался и читал, подсматривая в учебник:
…Но роковой его удел
Уже сидел с героем