Платили хорошо. Из Кировской экспедиции Федор Михалыч привез три тысячи рублей, когда все жили на сто двадцать.
– Кисунь, – он пощипал жену за бочок. – Ты помнишь, какой я приезжал? Стройный, весь заросший и с деньгами. А ты мне сразу «Любовь! Любовь!» И все деньги на книжку. Побежала, положила… – Федор Михалыч неосторожно усмехнулся. – И там они сгорели все!
Жена обиделась. Она не любила вспоминать свои неудачные операции.
– У всех сгорели! – крикнула она. – Всю страну ограбили! Не я одна такая дура!
– Ничего, ничего… – улыбнулся Феденька, – Не в деньгах счастье.
Федор Михалыч и не думал расстраиваться из-за денег, которые сгорели двадцать лет назад. Но томик Чехова вызывал у него некоторое подозренье, не там ли была его заначка, по рассеянности Федор Михалыч часто забывал свои маленькие тайники.
На всякий случай он проверил – томик Чехова был чист, только жена насмешливо улыбалась, когда он перетряхивал страницы.
– А это Оля Черная! – как обычно с восхищеньем объявил Федор Михалыч следующую фотографию. – Работала у нас в бригаде, платила мужу алименты. Закрутила любовь с одним уголовником, из-за него бросила детей и пошла с ним в тайгу. И работают вдвоем у меня в бригаде, просеку ведут. Он рубит, она ему ставит маячки. Ушли километра на три – и все, дальше никакой работы. Поставили шалашик. Тушенки прихватили. У них любовь! Природа! Красота! Я думаю – ну ладно, мешать не будем. Подходит время выписывать наряды. Он ко мне в палатку зашел. «Мы все сделали», – говорит. А я ему отвечаю: «Хорошо. Что видел – в наряд запишу, а что не видел – потом, когда проверю». А он тогда топор поднимает: «Все пиши, а то убью». «Хорошо, – я ему отвечаю, – убивай. Только посмотри вот сюда, видишь, папка? Тут наряды на всю бригаду. И они еще не подписаны. Убьешь меня – ребята денег не получат. Будешь с ними тогда разбираться». И этот сразу хвост пождал: «Да ну тебя к черту…»
– Обязательно нужно себя похвалить! – съязвила жена. – Какой я ловкий! А у соседки полгода не можешь долг забрать! Она тебе морду кирпичом делает. «Подождите, Федор Михалыч», и ты ждешь!
– Соседка другое дело… – протянул Феденька, быстро просматривая фотографии.
Он искал еще одну, ту, которую всегда любил показывать, и в этот раз тоже обязательно хотел показать. Федор Михалыч видел это фото многократно, и все равно он снова начал всматриваться в лица, как будто пытался узнать тех людей, которые остались на картинке.
На этом фото роскошная женщина сидела на коленях у породистого сильного мужчины. Мягкие женские формы фиксировала широкая мужская ладонь. У нее волосы длинной волной, у него усы углами по тогдашней моде. В объектив глядят лениво, как пара довольных уставших львов. А за спиной ущелье. Да, это были они, Феденька и его жена, которая сейчас лежала с головной болью на кровати.
Федор Михалыч любил немножко потешить свое мужское тщеславие, поэтому часто демонстрировал этот снимок. Жена была красавицей, а это тоже радость, хоть и нелегкая, но радость, иметь красавицу-жену.
– Ты посмотри… Художественная фотография! – он каждый раз замечал это с восхищеньем, которое не таяло с годами. – Туапсинский район, поселок Шаумян…
Южное лесничество оформляло командировки на восемь месяцев. Феденька занимался учетом пицундской сосны и каштана. Какой был мед! Какое мясо! Вино домашнее! Деревня Шаумян была армянской, и сами понимаете, работать на Кавказе было очень весело.
Инженеры привозили на все лето своих жен, Феденька тоже привез. С утра он ходил по горам, ставил свои маячки, а ближе к обеду, когда солнце поджигало, садился отдохнуть у горной речки. Без дождя, в жару эти речки становились ручьями, но кое-где за корягами в небольших ямах вода собиралась в карманы. Феденька ложился в такой карман как в ванну и охлаждался. Из холодной воды он перекладывался на горячие камни и сушился. Это была райская сауна: чистейшая вода, чистейший горный воздух и тишина. Никого нет в ущелье, только дымок вдалеке завьется, когда по дороге проезжает машина. Полежал на голышах – и еще разочек в воду, а форельки маленькие, прозрачные перед носом проплывают стайками.
После такой сауны никакого моря уже не хочется, но иногда спускались, выезжали вечером в поселок, сидели в ресторане…
– И сколько ты там выдержала, Кисунь? – Федор Михалыч всегда зачем-то уточнял: – Месяц? Да, месяц, не больше. Уехала домой, надоело тебе.
– Иди уже! – жена подтолкнула Феденьку в спину. – Вечно рассядется, растянет гармонь, а потом опаздывает!
Почему жена отказалась от такого счастья в горах, никто уже не помнил. Может быть, комары, может, жара, или домик был без удобств, или просто ей стало скучно сидеть целый день одной в тишине… А может быть, это только у Федор Михалыча был талант радоваться как ребенок и всяким днем наслаждаться? «От избытка здоровья!», – так считала жена.
Федор Михалыч посмотрел на часы. Минут на пятнадцать опаздывал и поэтому заспешил, быстро сложил раритетные фото в стопочку, завертелся, увидел пластиковый конверт на столике у жены, что-то вытряхнул оттуда…
– Аккуратнее! – женщина забрала свои бумаги, – это моя биохимия!
В конверте на столике у нее лежали справки, рецепты, результаты анализов и заключения докторов, здоровьице у нее было не очень.
Федор Михалыч взял пиджак со спинки стула, расправил широкие плечи и сразу двумя руками, как в бочку с водой, нырнул в рукава. Посмотрелся в зеркало, застегнул верхнюю пуговицу и вспомнил про галстук.
– Кисунь, а где мой галстук? – спросил он, открывая шкаф.
– Какой галстук? – сморщилась жена то ли от раздражения, то ли от головной боли.
– Мой синий галстук? – он повторил, растерянно глядя на кучу своего барахла.
– Твой синий галстук…
– Да, синий галстук, мне нужен синий, где он?
– На месте он, висит под рубашками, смотри.
Федор Михалыч мог бы вполне обойтись и без галстука, но отчего-то вдруг заволновался, все-таки приедет мэр, все будут при параде, и ему потребовался срочно синий галстук.
– Кисунь, нету! Опять на месте нету! Куда ты убрала?
Жена снова откинула плед широким нервным жестом, поднялась, вытянула синий галстук с какой-то вешалки, из груды одежды, и сама повязала его Федор Михалычу. Он приподнял подбородок и ждал, когда она затянет узел.
– Рожа лоснится! – жена похлопала по выбритым щекам. – Ни одной морщинки!
Федор Михалыч улыбнулся как зайчик, которого отпустили на волю. Быстро прыгнул в ботинки, пару раз теранул их силиконовой щеткой.
– Кисунь, я побежал, – пропел он из прихожей.
– Холодец! – жена напомнила. – Кастрюлю свою забыл!
Ох, как же! Как же! Холодец! Федор Михалыч достал из холодильника трехлитровую кастрюлю, попытался ее втиснуть в пакет, но не вышло, в пакет кастрюля не помещалась, он взял ее под мышку и наконец-то вырвался на улицу.
А-ах! Было еще светло, солнце только садилось в конце квартала на горизонте, и туда же убегала дорога. Пустая дорога, ни единой машины, никаких пешеходов, в маленьком городе все сидели по норам, только молодняк покуривал перед Домом культуры в ожидании дискотеки. И одинокий велосипедист проехал по обочине, оглядываясь на Федор Михалыча.
Музей находился тут же, за площадью, в старинном особняке с толстыми слоновьими колоннами. В русском стиле, но, к сожалению, под современной штукатуркой с неприятным розовым оттенком. Директором этого учреждения Федор Михалыч стал в девяностые, когда ушел из тайги.
А ведь ему говорили, его просили даже: «Федя, оставайся». Начальник Кировского