— Игорь Степанович, — я оторвался от монитора. — У меня есть одна идея. Возможно, опухоль сейчас просто неактивна, «спит». Поэтому мы ее и не видим.
— И что ты предлагаешь? — он скептически посмотрел на меня. — Будить ее?
— Именно. Попробуйте очень аккуратно, кончиками пальцев, пропальпировать хвост поджелудочной железы. Это их наиболее частая локализация. Нам нужна провокация. Легкое механическое воздействие. Если она там, она должна отреагировать.
Шаповалов недоверчиво посмотрел на меня, потом на безмятежно спящего пациента, потом снова на меня. В его глазах читался скепсис, но профессиональное любопытство, кажется, взяло верх. Он молча кивнул и взял в руки длинный атравматичный зажим.
— Сестра, осушите получше, — бросил он.
Он медленно, с предельной, почти нечеловеческой осторожностью, ввел инструмент вглубь раны и начал едва-едва, самыми кончиками браншей, ощупывать плотную ткань хвоста поджелудочной железы.
И в этот самый момент все пошло не так.
— ГЛЮКОЗА В НОЛЬ! — раздался из-за ширмы оглушительный, панический крик Артема. — РЕЗКАЯ ГИПОГЛИКЕМИЯ! ПУЛЬС СТО СОРОК И РАСТЕТ!
Шаповалов мгновенно, рефлекторным движением, отдернул инструмент, словно обжегся.
— Черт! Она там! — выдохнул он. — Мы ее потревожили! Эта дрянь выбросила в кровь весь свой запас инсулина!
— Глюкоза! Сорок процентов, двадцать кубиков! Немедленно! — скомандовал Артем, и я увидел, как его руки молниеносно замелькали над столиком с препаратами.
Все взгляды были прикованы к мониторам. Синяя линия артериального давления стремительно ползла вниз. Красная линия пульса, наоборот, взлетела до запредельных ста шестидесяти ударов. Еще немного — и сердце, работающее на износ в условиях жесточайшего сахарного голодания, просто не выдержит и остановится.
— Ввожу! — крикнул Артем, втыкая иглу шприца в порт центрального венозного катетера и с силой нажимая на поршень.
Секунды тянулись как мучительные, бесконечные часы. Казалось, я слышал, как стучит мое собственное сердце в унисон с обезумевшим ритмом на мониторе. Наконец, зеленая цифра, показывающая уровень глюкозы, дрогнула и медленно, мучительно медленно, поползла вверх.
— Давление стабилизируется, — доложила операционная сестра, не отрывая взгляда от своего монитора. — Пульс снижается. Сто тридцать… сто двадцать…
По операционной пронесся тихий, но дружный выдох облегчения.
Кризис миновал. Мы вытащили его.
Но главная проблема осталась. «Разбуженный зверь», источник всего этого хаоса, все еще сидел внутри него. И теперь мы точно знали, где он.
— Итак, — Шаповалов с трудом вытер бисеринки пота, выступившие у него на лбу. Его руки слегка подрагивали. — Мы знаем, что эта дрянь сидит где-то в хвосте поджелудочной. Но где именно?
Я снова аккуратно приложил УЗИ-датчик к поверхности железы. Картинка на мониторе была четкой, но абсолютно бесполезной. Гладкая, ровная, однородная ткань. Никаких уплотнений, никаких узлов. Ничего.
— Фырк, твой выход, — мысленно скомандовал я. — Она сейчас должна фонить, как сумасшедшая!
— В том-то и дело, что нет! — раздраженно ответил фамильяр, который уже и так «сидел» внутри пациента. — Она выбросила весь свой яд и снова затаилась! Не фонит! Вообще! Как будто ее там и нет! Будто это был просто призрак!
— Может, еще раз попробовать ее спровоцировать? — робко предложила операционная сестра, решившая поучаствовать в наших изысканиях.
— И убить пациента⁈ — отрезал Шаповалов, даже не посмотрев на нее. — Следующий такой выброс инсулина он может уже не пережить. Воронов его просто не вытащит.
Он повернулся ко мне, и в его глазах, обычно полных сарказма и уверенности, сейчас читалось отчаяние, смешанное с плохо скрываемой яростью.
— Ну⁈ — прошипел он. — Где твои гениальные догадки⁈ Сейчас-то ты мне что скажешь⁈ Укажи мне пальцем точное место, куда колоть, или мы его сейчас убьем своими поисками! Я не буду резать вслепую! Не буду кромсать здоровую железу наугад! Это все равно что искать одну отравленную крупинку в мешке с сахаром
Я стоял над открытой брюшной полостью, и мой мозг работал с бешеной скоростью, лихорадочно перебирая варианты.
Фырк не может найти «спящую» опухоль, потому что она не «фонит». УЗИ ее не видит, потому что она слишком маленькая.
Пальпировать ее напрямую — значит, спровоцировать еще один, возможно, уже смертельный выброс инсулина.
Тупик. Полный, абсолютный тупик.
И тут меня осенило.
А что если?.. Что если использовать не «пассивный» Сонар, который просто слушает энергетические сигналы? Что если использовать «Искру» активно? Не для лечения, а для диагностики.
Не как молот, а как тончайший зонд…
— Игорь Степанович, дайте мне, пожалуйста, длинный атравматичный зажим, — попросил я. Затем повернул голову в сторону анестезиолога. — Артем, держите шприц с сорокапроцентной глюкозой наготове. Возможно, сейчас будет еще одна реакция.
— Ты что еще задумал, Разумовский? — подозрительно спросил Шаповалов, но зажим сестре кивком велел подать.
— Попробую точно локализовать опухоль. По-своему.
Я взял в стерильную перчатку длинный, тонкий металлический зажим. Холодная сталь приятно легла в руку. Я закрыл глаза, отсекая все лишнее — писк мониторов, напряженное дыхание ассистентов, ворчание Шаповалова.
Нужно было полностью сосредоточиться.
— Эй, двуногий, ты чего? — встревоженно пискнул у меня в голове Фырк. — Собрался медитировать прямо на операции? Ты в своем уме⁈
Я не ответил.
Вместо этого я сконцентрировался и начал пропускать через металл зажима тончайшую, как паутинка, струйку своей целительной энергии.
Не мощный поток, способный заживлять раны, а едва ощутимый, вибрирующий импульс. Энергетический щуп.
Зажим в моей руке перестал быть просто куском металла. Он стал продолжением моих нервных окончаний.
Я медленно, миллиметр за миллиметром, ввел его в рану и начал прикасаться самым кончиком к поверхности поджелудочной железы.
— Что он, черт возьми, делает? — шепотом спросила одна из медсестер.
— ТИХО! — рявкнул Шаповалов. — Не мешать!
Каждое прикосновение к здоровой ткани отдавалось в моей руке ровным, спокойным, «теплым» резонансом. Я чувствовал структуру органа, его плотность, его жизнь.
Касание. Ровный отклик. Сдвиг на миллиметр. Снова касание.
И вдруг… другое ощущение. Резонанс стал плотнее, «холоднее», как будто мой энергетический щуп наткнулся на крошечный, твердый узелок под самой поверхностью ткани. Инородное тело.
— Здесь, — прошептал я, не открывая глаз, удерживая кончик зажима на этой точке. — На сантиметр глубже от поверхности. Два миллиметра левее от кончика моего зажима. Размер… не больше пяти-шести миллиметров. Она здесь.
Я открыл глаза. В операционной стояла такая тишина, что было слышно, как гудит вентиляция. Все смотрели то на меня, то на кончик моего зажима, замершего на, казалось бы, абсолютно здоровой ткани.
Шаповалов секунду смотрел