Когда тяжелая дверь за Киселевым захлопнулась, в ординаторской повисла такая густая, звенящая тишина, что, казалось, можно было услышать, как пылинки оседают на пол.
— Вот сука! — не сдержавшись, прошипела Борисова, и ее красивое лицо исказилось от бессильной ярости.
— Алина! — одернул ее Шаповалов, но без особого энтузиазма. Он и сам был взбешен до предела.
Славик стоял посреди комнаты, ошарашенный, оглушенный, не в силах поверить в произошедшее. Получается, его сокрушительный провал обернулся… немыслимой удачей?
Он остается в хирургии, а победители, те, кто только что смотрел на него свысока, отправляются в окопы первички? Что за?
Крылов, с невинным, почти ангельским видом, подошел к Шаповалову.
— Игорь Степанович, так когда мне приступать к своим обязанностям? И с кем я буду работать в паре?
Шаповалов медленно поднял на него тяжелый, полный презрения взгляд.
— Приступайте хоть сейчас, коллега. Идите к сестрам, они выдадут вам судно. У нас в четвертой палате лежит Зинаида Прохоровна, дама весьма требовательная. Она любит молодых и энергичных.
«В смысле — любит гонять до седьмого пота и унижать» — мгновенно расшифровал скрытый смысл Славик, вспоминая больничные байки о вредной старухе.
Крылов непонимающе моргнул.
— Игорь Степанович, кажется, вы не поняли. Я — хирург.
— О, я все прекрасно понял! — рявкнул Шаповалов, с грохотом бросая на стол толстую историю болезни. — Ты — стукач. А стукачей у нас не любят. Пациент Кадыров, палата пятьсот сорок восемь. Тяжелый послеоперационный панкреонекроз. Ваш. Лично. Докладывать мне о состоянии каждые два часа.
— А вы, — Шаповалов повернулся к своим ординаторам, — чего встали? Марш в первичку. И чтоб без разговоров!
Борисова, Величко и Фролов нехотя потянулись к выходу, как осужденные на каторгу.
— Это все ты виноват! — шипела Борисова, толкая Фролова в плечо. — Надо было спорить с Киселевым, а не сидеть засунув язык! Ты, бездарь!
— А я тут при чем? — огрызнулся тот, но в голосе его не было уверенности.
Славик смотрел им вслед и все еще не мог поверить в такой дикий, нелогичный, но такой желанный поворот судьбы. Вместо сокрушительного поражения — неожиданная, незаслуженная победа. Правда, он понимал, что она временная — ординаторы вернутся. Но пока…
— Муравьев! — окликнул его Шаповалов. — Чего стоишь, как истукан? Иди готовься к обходу со мной. Раз уж остался — будешь работать!
— Есть! — Славик вытянулся по струнке, чувствуя, как по телу разливается горячая волна восторга.
Выходя из ординаторской вслед за Шаповаловым, он услышал, как Крылов вполголоса, прикрывая трубку телефона ладонью, говорил кому-то:
— Да, все прошло по плану. Я в отделении… Да, буду докладывать как договаривались…
«Точно подстава,» — окончательно убедился Славик. — «Но кто за этим стоит? И, главное, зачем?»
* * *
Я молчал, уже просчитывая в голове следующие шаги: немедленная санация брюшной полости, ушивание дефекта, установка дренажей, массивная антибиотикотерапия… Времени на панику не было.
Некрасов замер с коагулятором в руке. Его взгляд, до этого полный самоуверенной ярости, теперь метался между изображением на мониторе и реальным операционным полем, словно он не мог поверить в то, что видит.
— Я… это… как же… — его всегда громкий, уверенный голос дрогнул, превратившись в жалкий, растерянный шепот. — Не может быть…
Руки, которые, по его словам, провели пять тысяч операций, начали мелко, предательски дрожать. Инструмент в них покачивался, как маятник, отсчитывающий последние секунды до катастрофы.
— Всё, приплыли! — Фырк буквально запрыгал у меня на плече. — Старикан впал в ступор! Он сейчас пациента угробит своим шоком! Двуногий, на тебя вся надежда
У меня не было времени на размышления или злорадство.
Мозг работал с холодной скоростью суперкомпьютера. Оценка ситуации заняла долю секунды: перфорация тонкой кишки, массивная контаминация брюшной полости кишечным содержимым.
Риск развития разлитого калового перитонита — почти стопроцентный. Прогноз без немедленного вмешательства — летальный.
План действий выстроился мгновенно, четкий и безапелляционный.
— Артем! — я даже не повернул головы в его сторону, зная, что он слушает. — Переходим на лапаротомию! Готовь все для большого разреза и начинай ударную антибиотикотерапию — цефтриаксон два грамма, метронидазол пятьсот, немедленно!
— Есть! — его голос прозвучал собранно и четко. Ни тени паники.
— Сестра! — я повернулся к застывшей у стола девушке. — Большой лапаротомный набор! Аспиратор на максимальную мощность! И вызовите по селектору еще одну операционную бригаду на помощь, нам понадобятся лишние руки!
— Слушаюсь! — она сорвалась с места, уже несясь к шкафам с инструментами.
Я подошел к Некрасову, который все еще стоял как истукан, загораживая доступ к столу.
— Владимир Семенович, отойдите от стола!