— Артем, держите глюкозу наготове, — скомандовал он анестезиологу. — Режу.
Он решительно взял в руки микроскопический скальпель. Надрез был крошечным, всего несколько миллиметров. Осторожно, слой за слоем, разводя ткани, он пошел вглубь, точно к той точке, где замер мой инструмент.
И вот…
— Вижу! — выдохнул он. — Крошечный, плотный узелок, с рисовое зерно. Как… как ты, черт возьми, его нашел?
— Потом расскажу, — пробормотал я, чувствуя, как от дикого напряжения и такого необычного использования «Искры» у меня начинает кружиться голова. Я выкачал из себя всю «Искру». Тело покрылось холодным потом.
— Ого! — искренне восхитился у меня в голове Фырк. — Двуногий, да ты просто скрытый гений! Ты же только что изобрел новый диагностический метод! «Искру» в щуп превратил! Это же надо было такое придумать!
Шаповалов работал быстро и точно, как автомат. Через минуту второй узелок был извлечен из тканей и отправлен на срочный анализ.
— Инсулинома подтверждена! — раздался через десять минут торжествующий голос из динамика лаборатории.
— Зашиваем, — коротко скомандовал Шаповалов. — Две из двух. Неплохо для первого раза, Разумовский. Очень неплохо.
В ординаторской после операции царила странная, почти благоговейная тишина. Величко и Фролов смотрели на меня так, будто я только что на их глазах левитировал под потолком. Даже Борисова, которая делала вид, что увлечена чтением, то и дело бросала на меня быстрые, изучающие взгляды. Видимо известия бежали впереди нас.
Шаповалов молча достал из шкафчика бутылку с холодной водой и налил два полных стакана.
— Держи, — он протянул один мне.
Я с благодарностью принял стакан и сделал большой глоток. Горло пересохло от напряжения. Голова кружилась до сих пор.
Он сел напротив и долго, очень долго смотрел на меня.
— Разумовский, — наконец произнес он, и в его голосе не было и тени сарказма. — Я не знаю, как ты это делаешь. И, наверное, даже не хочу знать. Но пока ты работаешь в моем отделении… делай это почаще.
Он помолчал, сделал еще глоток.
— И… спасибо. За Кулагина.
— Он поправится, — уверенно сказал я.
— Если не будет послеоперационных осложнений, через неделю пойдет домой. К своему внуку, — он кивнул.
— Вот и славно, — пробормотал у меня в голове Фырк, который уже успел устроиться на моем плече. — А теперь, двуногий, когда мы одни, объясни мне по-человечески — как ты додумался «Искру» через эту дурацкую железку пропускать? Это же гениально!
Я только усмехнулся про себя. А что мне еще оставалось делать? Когда тебя припирают к стенке, мозг начинает выдавать самые нестандартные решения.
— Ладно, — Шаповалов встал. — Иди, отдыхай. Ты заслужил. Завтра — обычные, скучные операции. И, Разумовский? Постарайся больше таких фокусов при всех не выкидывать. А то нас с тобой в колдовстве обвинят, а мне еще пенсию в этой больнице получать.
Он вышел, оставив меня наедине со своими мыслями. И с Фырком, который все никак не мог успокоиться.
— Нет, ты серьезно! Ты точно гений, двуногий! «Искра»-диагностика! Да это же прорыв! Революция в медицине! Тебе за это Нобелевскую премию дадут! Хотя, стоп, здесь же нет никакой Нобелевской премии… Ну, какую-нибудь местную, Императорскую, точно дадут!
День выдался длинным. Очень длинным. Но Кулагин будет жить. И это было единственное, что имело сейчас значение.
Я спустился в холл больницы, чувствуя, как ноги слегка подрагивают от усталости. Необычное, точечное использование «Искры» в качестве диагностического щупа высосало из меня гораздо больше сил, чем я ожидал. Тело было выжато, как лимон.
На лавочке у самого входа, поджав под себя ноги, сидела Вероника. Увидев меня, она тут же вскочила.
— Ты чего здесь? — удивился я. — Я думал, ты уже давно домой уехала.
— Слышала, у тебя сложная, незапланированная операция была, — она внимательно, почти по-врачебному, осмотрела меня с головы до ног. — Решила дождаться. Как все прошло?
Ее голос был заботливым, даже каким-то нежным. После ледяного напряжения операционной и ядовитой атмосферы ординаторской это звучало как музыка для ушей.
— Все получилось, — я попытался выдавить из себя улыбку. Вышло не очень. — Но устал, как последняя собака.
Голова все еще слегка кружилась, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы стоять прямо. Вероника, конечно же, это заметила.
— Пошли домой, — она решительно взяла меня под руку, и ее плечо стало для меня неожиданной, но очень нужной опорой. — Тебе нужно отдохнуть.
— Да ладно тебе, я в порядке…
Но Веронике сама взяла меня под руку и мы быстро дошли до моего дома. Последнее, что я помню в тот вечер — как моя голова коснулась подушки, и как она заботливо укрыла меня одеялом.
Утро встретило меня не звоном будильника, а дразнящим, божественным запахом жареной яичницы. Вероники в квартире уже не было — ушла на свою утреннюю смену. На кухонном столе лежала короткая записка: «Завтрак на плите. Не вздумай пропустить! В.».
Я улыбнулся. Заботливая.
На сковородке меня ждала еще теплая яичница с беконом и пара поджаренных тостов. Я сделал себе кофе. После вчерашнего энергетического истощения мой организм требовал калорий, и я с огромным, почти животным удовольствием, уничтожил весь завтрак до последней крошки.
По дороге на работу я чувствовал себя уже почти человеком. Ночь полноценного, глубокого сна сделала свое дело. «Искра» почти полностью восстановилась, и голова больше не кружилась.
— О, двуногий наконец-то проснулся! — Фырк, как обычно, материализовался на моем плече, едва я переступил порог больницы. — Как спалось, герой-любовник, после бурной ночи?
— Нормально спалось, — буркнул я, направляясь к лифтам. — После ночи сна.
— Это хорошо, что выспался, — загадочно произнес фамильяр, усаживаясь поудобнее. — Потому что бодрость тебе сегодня ой как понадобится! Тебя тут та-а-акое ждет!
— Что еще «такое»? — насторожился я.
— Увидишь! — он довольно хихикнул. — Сюрприз будет!
Я нахмурился, но выпытывать у него подробности не стал. Все равно этот пушистый засранец обожает плести интриги и нагонять туману.
У самой двери в нашу ординаторскую я замер. Там, о чем-то тихо переговариваясь, стояли двое — Шаповалов и, к моему огромному удивлению, главврач Анна Витальевна Кобрук собственной персоной. Увидев меня, Шаповалов усмехнулся.
— А вот, кстати, и он.