– Думаю, ты боишься.
Карли подняла на меня растерянные глаза.
– Ты не уверена в том, что говоришь, и ты побаиваешься серьезно думать об этом. Представить себе такую ситуацию означает смириться с возможностью потерять Томми. А ты этого не хочешь.
Фиона одобрительно причмокнула губами, толкнув меня плечом.
Карли обдумывала наши слова. Мы еще немного поговорили о них с Томми, и она молча слушала нас, пока на ее лице не появился проблеск веселости.
– В любом случае спасибо, – сказала она мне через час, когда мы прощались. – Я… я попробую подумать о том, что ты мне сказала.
Я кивнула, и Карли посмотрела мне в глаза.
– Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Я ответила, что все хорошо, но на самом деле я думала о конверте Эвелин и о том, что прочитала в записке. Карли, кажется, почувствовала мое замешательство, но я попрощалась с ней прежде, чем она успела спросить меня о чем-нибудь еще.
Мне нужно было побыть одной, этого требовала та часть меня, которая находила успокоение в одиночестве. Я вспомнила место, куда Джон водил меня есть корн-доги, там было прекрасно.
Я пошла вверх по дороге и добралась до площадки, откуда виден океан. Телефон здесь не ловил, и это усиливало ощущение покоя. Я села на стол для пикника и вынула из рюкзака конверт. Внутри лежал картонный прямоугольник – открытка от мамы с папой. Они сделали ее из своей фотографии, потому что на ней они стояли вдвоем перед нашим домом. Улыбающийся папа с обветренным носом и мальчишеским лицом. Мама держит его под руку и показывает знак «V». Они очень молоды, наверное, только что переехали.
На обороте фотографии было несколько строк, написанных наверняка маминым почерком:
Ну, что я тебе говорила? Посмотри, какой снег! Повесь это на холодильник и увидишь, что Джон больше не будет жаловаться на жару…
P. S. Я решила, пусть Роберт выберет имя для дочки. И теперь вот думаю, стоит ли мне волноваться?
До скорой встречи, Кэндис.
Я хотела бы рассказать родителям, что со мной произошло, но не смогу.
Я обрела новую жизнь – смирилась с тем, что мой папа никогда не вернется. Но смотреть на своих родителей и понимать, что я всегда буду видеть их только здесь, на этой фотографии, невыносимо тяжело.
Иногда мне казалось, что я не справлюсь. Иногда, осознавая, что в мире больше нет родного мне сердца, я чувствовала, что проваливаюсь в бездну.
Я возвращалась к боли. Неважно, приходила ли она ко мне или я сама шла к ней. Так или иначе, нам всегда удавалось найти друг друга.
Я вернулась домой неприлично поздно. Время ужина давно прошло, но я знала, что Джон задержится в офисе: важная сделка с иностранным клиентом. Я вошла молча, позволив тьме окутать меня.
Сняла с плеч рюкзак и направилась к лестнице, но, миновав гостиную, остановилась. В углу горел торшер, слабо освещая кого-то сидящего в кресле. От испуга у меня забилось сердце, но я сразу успокоилась, когда узнала любимое лицо.
Что Мейсон тут делает?
– Где ты была? – спросил он странным тоном, который я не могла расшифровать.
– Ты меня напугал, – призналась я тихо, входя в гостиную.
Его забота, пусть и выраженная в грубой форме, вызвала во меня легкий трепет, но, похоже, его это не волновало. Он смотрел на меня глазами, темными, как пропасти, застывшими и мерцающими одновременно.
Этого взгляда было достаточно, чтобы я поняла: что-то не так.
– Звонила Карли, – медленно произнес он, – она сказала, что ты была у нее в гостях и вид у тебя странный… Твой телефон все время был недоступен.
В его тоне звучала холодность, пугающая отстраненность. Я вдруг подумала, что именно так проявляется чувство покинутости – в возведении стены, за которой можно скрыть боль.
Я опустила глаза и сжала конверт, который все еще держала между пальцами.
– Извини, – сказала я, не глядя на него, – мне нужно было побыть одной.
Лицо Мейсона оставалось непроницаемым. Он, конечно же, обиделся, ведь я заставила его волноваться. Понятно, откуда взялся этот взгляд: я в очередной раз поступила эгоистично, не приняв во внимание мысли и чувства тех, кто рядом.
– Я думал, ты снова ушла.
Я подняла лицо. Эти слова попали в больную точку, и я вдруг обессилела, стала хрупкой. Я судорожно вздохнула. Мне захотелось нырнуть в его объятия. Хотелось прижаться к нему, потеряться в его запахе и забыть обо всем. Именно рядом с ним я чувствовала себя дома.
Я сделала шаг вперед, но в глазах Мейсона промелькнуло незнакомое, непреклонное чувство, которое отталкивало меня, не позволяло к нему приблизиться.
Мейсон увидел конверт в моей руке с надписью «От Эвелин» и заснеженную фотографию в другой. Он встал и направился к двери. Я оторопело смотрела, как он проходит мимо меня.
Мне хотелось бы сказать, что я уже знаю его и понимаю, что происходит, но я солгала бы. В его сердце все еще оставались препятствия, о которые я постоянно спотыкалась.
– Мейсон…
– Если тебе нужно это сделать, сделай.
Он остановился посреди холла. Его стройная фигура выделялась на фоне лунного света, я видела, как его плечи опустились, а кулаки сжались.
– Сделать что?
– Если ты собираешься уйти, не жди. Просто сделай это.
Я смотрела на него замерев. Даже мое сердце остановилось.
– Что ты такое говоришь?
Я заметила, как подрагивали его руки. Он пошел к лестнице.
Едва сдерживая досаду, я дотянулась до него и попыталась удержать.
– Мейсон, что это значит? Что ты хочешь этим сказать? Хоть объясни мне, что…
– Я влюбляюсь в тебя! – выпалил он, поворачиваясь так резко, что я даже вздрогнула; в его глазах сияли ярость и пронзительное отчаяние. – Ты получила все, но если ты не хочешь оставаться здесь, тогда иди и не жди, пока пройдет время. Сделай это сейчас. Потому что такими темпами я дойду до того, что не смогу смотреть, как ты уходишь, и тогда будет слишком поздно, – прорычал он. – Тогда я не смогу этого вынести… ты не сможешь уйти.
Я смотрела на Мейсона, и он стиснул зубы. Потом повернулся и унес с собой всю свою ярость, оставив меня с мятущимся сердцем, ошеломленную и шокированную этими словами.
Осознав смысл услышанного, я вышла из ступора – побежала за ним и крепко обняла. Мои руки обхватили его широкую грудь, и прекрасный колосс остановился. Я чувствовала биение его ворчливого сердца, но и радость от слияния с моим.
Я крепко