Написав это, я откинулась на спинку и посмотрела в окно поезда, на некоторое время позволив мыслям скользить. Железнодорожное полотно продолжало виться вдоль береговой линии, и из окна открывался немыслимо красивый вид на море и побережье. Мы уже проскочили Монако насквозь и въехали в Италию. До чего странно это — возможность в остальной Европе скользить из одной страны в другую, не замечая этого, никаких границ, никто не проверяет твой паспорт. Все здесь словно бы принимают это как должное. Британцы же, осознала я, никогда это толком не приняли.
ДЕНЬГИ
Я записала это слово еще раз, печатными заглавными буквами. И тут, как ни странно, мысленно вернулась не к убийству, а к тому, что вычитала в мемуарах Брайена Углена о его годах в Кембридже.
Одно из самых ярких воспоминаний Брайена: то, что ему сказал в чайной некий парень, который пытался заигрывать (?) с моей мамой. (Имя? — Найджел?)
Тот спросил у Брайена, провели ли его родители с ним «беседу», и оказалось, что речь о деньгах, а не о сексе.
Его отец объяснил ему, что цель всей жизни состоит в том, чтобы заколачивать деньги. Все остальное — сплошные сантименты. Надо печься о том, чтобы делать деньги, а следом надо печься о том, чтобы удержать их. Все остальное не имеет значения. Или, вернее, все остальное (счастье?) воспоследует.
Вот что я понимаю теперь из чтения мемуаров Брайена и блога Кристофера: сорок лет назад (за двадцать лет до моего рождения!) Британия изменилась. Вот что было у нас прежде: консенсус — более-менее. Вот что стало после: либертарианство/индивидуализм. Каждый мужчина и каждая женщина — сам(а) по себе. Выживание сильнейших. Система, изобретенная для Роджеров Вэгстаффов мира сего ими же самими.
Как таким, как я, выживать в подобном мире? Все, что определяет меня, для него не подходит. Моя бездеятельность. Мой идеализм. Моя невинность. У меня просто нет того, что необходимо, чтобы выжить.
Первая пересадка была у нас в месте под названием Вентимилья. Между поездами около двадцати пяти минут. Я отвела Раш в станционное кафе и силком влила в нее парочку эспрессо. Впрочем, когда мы сели на следующий поезд (на Милан), она почти сразу уснула опять. Некоторое время я смотрела, как дыхание у нее постепенно замедлялось и успокаивалось, рот полуоткрыт, голова упирается в оконное стекло. Должна сказать, во сне она выглядела очень красивой.
Раш убеждена, что старшее поколение, бумеры, нас не выносят. Они нас не выносят и хотят наказать. Снежинки. Вот как называют таких, как я. Безнадежные и чрезмерно чувствительные. Нас надо закалить. В армию они меня послать не могут, зато могут впарить мне Лиз Трасс в премьер-министры.
Не уверена, что это правда.
Раш проснулась незадолго до того, как мы подъехали к Милану — вскоре после полудня. На вокзале «Милано Чентрале» за час до следующего поезда мы выпили кофе с tramezzini[98] в одном из кафе и обсудили план действий по приезде в Венецию. Мы пришли к заключению, что плана у нас никакого нет — просто заявимся в университет и скажем, что желаем повидать профессора Вилкса.
А дальше что?
Венецианский поезд почти полон. Нам повезло, осознала я, что достались два места рядом. Раш уже целиком вернулась в сознание и влилась в цивилизованный мир. Теперь она засверкала очами, а сникать начала я. Продолжала писать в «Заметки» на телефоне, но мысли у меня уже путались.
То, что Раш сказала о том, до чего сердито старшее поколение, — ну или того сорта люди, что поехали бы на эту конференцию. За сорок лет наша страна вылепилась по образу и подобию их, и они теперь озираются по сторонам, и то, что видят, им даже не нравится.
Мир, который они видят, и мир, который видим мы с Раш, никак не связаны друг с другом. Мы видим разные миры.
Большинство пассажиров ехало в масках. Мы свои прихватить забыли. Более того, нам и в голову не пришло их брать. В Британии люди вроде как бросили носить маски в общественном транспорте. Когда я в последний раз надела маску в автобусе после смены в «Хей! Терияки», какой-то антимасочник велел мне ее снять. Сказал, что на ней скапливаются микробы и носить маску опаснее, чем не носить.
Противостоящие реальности. Я в университете проучилась всего несколько месяцев, когда случилась пандемия и пришлось вернуться домой, а через несколько недель после этого папа подцепил ковид и заболел, сильно заболел. Маме как-то вечером даже пришлось отвезти его в отделение скорой помощи, и мы за него боялись. Но есть те, кто утверждает, будто все это «утка» и нет никаких доказательств того, что она произошла. Пандемия-шпандемия.
С чем все мы можем согласиться? Каковы наши точки соприкосновения?
ПРОВЕРКА/РЕАЛЬНОСТЬ
По громкой связи прозвучало объявление. Моего итальянского, чтобы его понять, не хватило. Кажется, что-то насчет того, что поезд на несколько минут опаздывает. Я осознала, что было в этом поезде нечто странное, в британских поездах есть фоновый шум, а здесь его не было. Каждые несколько минут не звучали слова «Смотрите. Скажите. Схвачено».
Я закрыла глаза и ощутила ритм стука колес по рельсам подо мной. Он совпадал с ритмом фразы, всплывшей у меня в голове и не желавшей уходить.
Смотрите. Скажите. Схвачено. Смотрите. Скажите. Схвачено.
Когда все видят мир настолько по-разному, как нам найти правду?
СМОТРЕТЬ НА НЕЕ.
Как нам /1 правду?
СКАЗАТЬ О НЕЙ.
Как нам /1, что правда, а что нет?
СХВАТИТЬ СУТЬ СОВМЕСТНО.
Я вспомнила о разговоре, который мы подслушали вчера в монакском поезде. (Это было всего лишь вчера? Ощущение такое, будто случилось несколько веков назад.) Молодая американская пара, явно на грани разрыва. Ты понятия не имеешь, что творится у меня в голове, сказала она ему. Потому что тебя там нет. И я понятия не имею, что происходит в твоей. Все мы в наших реальностях, и мы там застряли.
Вот так, значит, тому и быть отныне? У каждого из нас своя реальность, и не прийти нам к согласию — действительно ли случилась пандемия или то была «утка», происходит ли глобальное