«Миссия выполнена, – подумал молодой дворянин, не прекращая смеяться. – И, судя по количеству костей, здесь лежит не только д’Оберни. Разве что у ученого было несколько черепов». С трудом успокоившись, Жюстиньен встал и несколькими быстрыми движениями смахнул соль со своих лохмотьев.
Линии на останках явно напоминали монстра, напавшего на лагерь, того самого, который убил Мари и Венёра. Жюстиньен подавил отвращение, комком застрявшее у него в горле. Внезапно подумал о Габриэле. Тот наверняка всё видел, он явно был свидетелем по крайней мере части злодеяний, совершенных этим существом. Не поэтому ли с тех пор замолчал?
С трудом переводя дыхание, Жюстиньен выбрался из развалин. Габриэль ждал его недалеко на пляже. Жюстиньен попытался улыбнуться, чтобы успокоить подростка, но тот даже не пошевелился. Взгляд его изменился. Де Салер замедлил шаг. Большие и светлые глаза Габриэля, обычно тусклые и пустые, теперь стали живыми и ненасытными. Грудная клетка выглядела теперь более выпуклой и отчетливо выступала под лохмотьями. Изо рта текла слюна, зубы вытянулись наподобие клыков и впивались в губы. Кожа покрылась пепельными пятнами. Жюстиньен пожалел, что не увидел этого раньше. Он схватил пистолет, надеясь, что у него осталась пуля. Стало очевидно, почему монстр не причинил Габриэлю вреда. Габриэль сам был монстром. Жюстиньен вздрогнул. Подобно чувству вины, которое преследовало его после отъезда из Бретани, подобно привкусу соли, который никогда не исчезал изо рта, чудовище было рядом с самого начала путешествия.
Жюстиньен крепко сжал рукоятку пистолета. Холодный пот выступил у него на затылке. Он ожидал, что монстр нападет на него, вопьется ему в глотку, как это произошло с Мари. Вместо этого Вендиго попятился. Он направился к океану, не отрывая взгляда от Жюстиньена. Его лицо и тело продолжали двигаться и преображаться, плоть таяла и восстанавливалась одновременно. Завороженный и потрясенный, Жюстиньен шагнул к нему. Единственный крюк старого лабаза вращался со скрипом.
И вновь, к своему изумлению, де Салер вспомнил, что и он тоже стал последним. Единственным выжившим. Не считая противника, разумеется. По правде говоря, в начале экспедиции Жюстиньен не поставил бы на себя и луидора. Впрочем, никакие молитвы не спасли пастора Эфраима, и даже полный арсенал не спас английского офицера, чье имя дворянин уже позабыл… В правой руке молодой человек сжимал пистолет с последним патроном. Левой рукой откинул назад свои длинные, грязные, спутанные черные волосы.
Почти без шансов выжить, он всё же продолжал двигаться вперед, упрямый и прямой, каким не был уже много лет. Лица в коре деревьев молчали. Они наконец перестали кричать. Противник уже вошел в океан, погрузившись в воду почти по пояс. Существо, рожденное от голода и одиночества, с пустым желудком, торчащими ребрами, прожорливым взглядом, который ему так долго удавалось скрывать. Теперь оно смотрело на Жюстиньена, сосредоточив все свое нечеловеческое внимание на измученном молодом человеке. Волны мягко плескались вокруг него. Жюстиньен поднял свой пистолет…
Жюстиньен поднял пистолет, но неожиданно опустил руку. Его воинственность внезапно угасла, словно свеча на рассвете. Стоявшее прямо перед ним в океане существо завершило трансформацию. Из тумана на молодого дворянина смотрел уже не пепельнокожий монстр. Это был Салон.
Салон, живой и здоровый, с острым взглядом, слегка потрескавшимися губами и покрасневшими от прохладной погоды щеками. Даже образок святого Ива сверкал в разрезе его рубашки. Салон казался таким близким и родным, что, потеряв над собой контроль, Жюстиньен уронил пистолет и вошел в океан.
Соленые волны разбередили его раны, многочисленные царапины и порезы, покрывавшие лодыжки и босые ступни. Разум Жюстиньена все еще пытался убедить его, что перед ним вовсе не тот молодой лжесолевар из Бретани, друг детства, единственный друг и почти брат. Однако более сильное, неудержимое чувство тянуло в море, смесь жалости, вины, нежности и ностальгии.
Жюстиньен не заметил, как ледяной поток охватил его бедра, а затем грудь. Салон уходил все дальше в море, но вода была ему только до пояса. Жюстиньен тем временем вошел в океан уже по плечи и по шею. В этот момент ему показалось, что вдали от берега, в тумане, проявились очертания легендарного города, который был колыбелью их детства, сказочного дворца, навсегда ушедшего под воду. Салон улыбнулся ему, как будто простил. Жюстиньен двинулся вперед, морская вода попала ему в рот, заскользила по горлу. Соль проникла в носовые пазухи. Остатки инстинкта выживания кричали, чтобы он вернулся. Слишком поздно, слишком слабо. Что-то более сильное тянуло его ко дну, в открытое море.
Существо, принявшее облик Салона, все еще улыбалось, когда Жюстиньен де Салер утонул в плоском сером океане близ побережья Ньюфаундленда в серый весенний день.
Нижняя Бретань, март 1793 года
– Погодите! – воскликнул Жан Вердье, чуть не упав со стула. – Погодите, вы не могли утонуть в тот день, если только…
Он резко замолчал. Сидевший перед ним старый маркиз подергивал уголки губ, пытаясь изобразить улыбку на своем изуродованном лице. Его изуродованное лицо…
Офицер «синих» окинул взглядом всю сцену, своего собеседника и обстановку вокруг, словно видел их впервые. На столе лежали темные очки, в стеклах которых отражался свет свечей. Карты на столе и на стенах, растения в рамках… Самая тяжелая из книг на столе была гербарием, как Жан только что догадался по сухим кончикам папоротников, торчащим из страниц. Тонкая рука аристократа рефлекторно помассировала колено под атласной тканью. Это колено, травмированное в Ньюфаундленде, в тот день, когда он застрелил юную ведьму Пенитанс. Он был превосходным стрелком, о чем все говорили после его возвращения в Бретань. Но это Венёр всегда был отличным стрелком, а Жюстиньен – нет. Лицо Венёра было изранено когтями Вендиго в день смерти Мари. И Жан наверняка установил бы связь между всеми этими подсказками раньше, если бы его не одолевала усталость. Если бы не шторм за окном.