– Прости меня, – пробормотал пастор.
Женщина улыбнулась шире. Под обожженной плотью ее губ был виден кармин десен и слоновая кость зубов. Пастор сделал шаг в сторону, к выходу из укрытия. Его руки, все еще державшие гарпун и нож, тряслись не переставая. Один шаг, еще один… Он выбежал из хижины в грозу, не обращая внимания на гром. Женщина в дыму последовала за ним более размеренным шагом.
Едва она покинула маматик, Жюстиньен смог наконец пошевелиться. Двигался он, словно погруженный в желе. Попытался растолкать Мари, но безуспешно. Шатаясь, направился к выходу. Женщина – Доркас? – оставила на своем пути отпечатки ног в саже. Босые ноги девочки-подростка.
За пределами хижины на лицо молодого дворянина обрушились потоки дождя. Молнии, будто споря друг с другом в порывах дикой ярости, разрывали небо над лесом. Буря выла страшнее, чем прежде волчья стая, и хлестала бесовскими кнутами гигантских темных елей в танце девятихвостой плетки. Жюстиньен вытер лицо рукой и помчался наугад во тьму, чувствуя, что нельзя терять ни минуты. Вспышки молний то и дело открывали новые глубины в гранях тени и света. Жюстиньен ускорил шаг. Его ботинки с отрывающимися подошвами проваливались в мягкий грунт. Низкие ветки, как тощие серые руки, били по лицу, пытаясь удержать. Внезапно они его отпустили в нескольких шагах от большого сухого дуба, одиноко стоявшего на вершине холма.
Пастор застыл у подножия дерева, а в нескольких шагах от него, выпрямившись под потоками ливня, стояла Пенни. Ее рваная одежда прилипла к хрупкому телу. Вспышка молнии осветила сцену бледным сиянием. Неподалеку загорелась верхушка ели, и тут же прогремел гром. Эфраим вознес гарпун и нож к небу.
– Боже! – крикнул он в облака. – Господи, услышь мою молитву! Помоги мне загнать этого демона обратно в ад!
Жюстиньен хотел подбежать к нему, но поскользнулся и растянулся на рыхлой земле. Он поднял глаза как раз в тот момент, когда в гарпун ударила молния. Пройдя по металлическому стержню, электричество вызвало треск, как в тех публичных опытах, которые привлекали толпы людей на парижские бульвары. В тот же миг пастор вспыхнул подобно одной из сухих кукол, с которыми упражнялась Пенитанс. Жюстиньен выплюнул перегной. Его начала бить дрожь, тело свело судорогами в настигшем холоде потопа. Пенни повернулась к нему, ее лицо было непроницаемым. Она спустилась вниз по склону и протянула Жюстиньену руку. В оцепенении он принял помощь. Буря уже стихала.
Когда они вернулись к маматику, ветер утих. Дождь, все еще сильный, смыл грязь с одежды дворянина. Пенни нежно, но твердо держала его за руку. Она уверенными шагами вела Жюстиньена через лес, где он никогда не нашел бы дорогу. Ливень стал вторым крещением, ознаменовал мрачное возрождение, и к нему наконец вернулась память. Другой дождь, другая грозовая ночь. В ту ночь шторма он вышел на палубу корабля. И тут он увидел ее. Пенитанс. В то время он еще не знал ее имени. Бледная девочка-подросток кружилась посреди порывов ветра, ее лицо было неестественно спокойным, руки вытянуты. Никто, кроме него, казалось, не видел ее. Шторм будто щадил ее, ветер обвивал стан лентами струй, языки пены едва касались босых ног. Мелодия, почти бормотание, вырвалась из полуоткрытых губ, и волны, казалось, повторяли каждое ее движение. Как будто они ей… подчинялись?
Эта буря, а тем более воспоминания о ней, имели неуловимую странность сна, одного из тех кошмаров, которые каждую ночь преследовали молодого дворянина. Прежде в Париже или даже в Порт-Ройале он и представить не мог, что такая мысль придет к нему в голову… Но здесь, в этом лесу, где переплетались легенды… он искренне задавался вопросом, не эта ли бледная девушка подняла бурю. Бурю, вызвавшую их кораблекрушение.
Здесь, в этих безднах тьмы, он наконец по-другому стал воспринимать их историю. Каждый этап их приключений, один за другим, обретал новый смысл. Наверное, ему следовало испугаться. Отпустить руку этой ведьмы, заставить ее признать вину. Ему следовало… И все же он продолжал следовать за ней, потому что, в сущности, имел еще меньше контроля над этой реальностью, над этой ночью, нежели над своими снами.
На сей раз она собиралась доставить его в пункт назначения. Потому на следующий день Жюстиньен проснулся в маматике. Его одежда была помятой и все еще немного влажной, чем повергла его в ужас. Это был не сон.
Пастора уже не было, и гарпун тоже исчез. В центре комнаты от очага остались только тлеющие угли, их цвет переходил от серого в жидкое золотистое свечение. На противоположной стороне комнаты крепко спала Пенитанс. Жюстиньен все еще с трудом мог сопоставить эту картину с событиями прошедшей ночи. Он застонал и перекатился на бок. Небольшой твердый предмет уперся ему в бедро, и он достал его из-под одеяла. Это оказалась толстая книга в старом кожаном переплете с потертыми углами. На обложке был изображен полувыцветший крест. Библия пастора.
16
Жюстиньен не успел просмотреть книгу утром, потому что остальные проснулись сразу после него. Очевидно, они заметили отсутствие Эфраима. Молодой человек практически не стал притворяться, отделался несколькими банальностями. Когда же встретился взглядом с Пенни, ему показалось, что на ее лице промелькнула легкая понимающая улыбка. Он отвернулся.
Снаружи дождь прекратился. Было темно и серо. Предрассветная сырость источала запахи зелени подлеска, перегноя и коры. Мари пошла по следу пастора. Ожидая его возвращения, Венёр зарисовал маматик в своем блокноте. Жюстиньену, до смущения осознававшему присутствие Библии на дне своего рюкзака, казалось, будто книга передает ему сквозь толщу ткани необыкновенное тепло, как будто идущее от живого существа. Исчезновение гарпуна никто не прокомментировал.
С лесных крон стекали дождевые капли, и Габриэль подставил к верхушкам деревьев открытый рот, чтобы поймать струйки воды. Пенитанс плела венок из цветов – фиолетовых кувшинок с бордовыми прожилками. Венёр взял одну из них, провел кончиком ногтя по пурпурному стеблю, бархатистым лепесткам.
– Саррацения пурпурная, – отметил он. – Плотоядное растение. Видишь ее цвет? Она использует его для привлечения насекомых. Это торфяное растение. Недалеко есть болото.
С большой осторожностью он зажал цветок между двумя страницами своего блокнота. Разговор выглядел безобидным, почти абсурдным: можно было подумать, что гувернер наставляет юную ученицу во время загородной прогулки. Жюстиньену было трудно совместить этот образ с тем, какой он увидел Пенитанс прошлой ночью. Девочка была ведьмой. Это стало