Пенитанс заплела волосы и украсила голову цветами. Наверняка некоторые ответы можно было отыскать в Библии пастора, в заметках на полях. Засунув руку в карман, молодой дворянин нервно постучал по обрезу книги. Мари уже возвращалась. Жюстиньен повернулся к ней. Он бы не удивился, если бы путешественница принесла ему его гарпун, почерневший от удара молнии. Но нет, она вернулась с пустыми руками. Поправив треуголку, объявила:
– Я потеряла след. Там, дальше. Я сомневаюсь, что он смог бы выжить. – Она добавила, чтоб услышала Пенни: – Мне жаль.
– Это очень печально, – не слишком убедительно ответила девочка.
В ее руке осталось несколько цветов. Она положила их возле маматика, будто на краю могилы. Венёр закрыл блокнот:
– Он уже несколько дней сходил с ума.
Его слова звучали слегка неискренне, как театральная реплика. В этой сцене всё казалось странным, ох, почти всё. Жюстиньен не мог понять, почему даже в самой актерской игре его что-то смутило. И как могла Мари не заметить след пастора? Конечно, ночная гроза могла размыть следы, но не до такой же степени, чтобы полностью стереть их… Почему они с Пенни так легко приняли объяснение, предложенное Венёром? Совсем ненадолго, на несколько мучительных мгновений, Жюстиньен взглянул на них троих по-другому, как будто между ними существует сговор. Как будто они играют с ним. Но нет, это невозможно. Разум Жюстиньена, и так испытавший немало, завел его слишком далеко, исказил реальность…
– Собирайте вещи, мы уходим, – объявила путешественница. – Так мы покроем большое расстояние до очередного дождя.
Их бесконечный поход возобновился. Вокруг лабиринтом простирался лес, охвативший, как казалось, весь мир. Как будто больше ничего не существовало за его пределами, никогда не существовало. Дни и пейзажи слились в одну большую неопределенность. Мари, наверное, знала, куда их вела, но при этом ориентировалась с помощью мха на деревьях и редкого солнца, пробивающегося сквозь облака. Однако у Жюстиньена всё чаще возникало впечатление, что они ходят кругами. Со дня смерти Эфраима они больше не встречали новых рисунков на деревьях, однако молодой дворянин иногда различал старые, уже побуревшие от непогоды линии и черточки, медленно зараставшие лишайниками. Как будто с тех пор, как они были нарисованы, прошли месяцы или годы. И тогда де Салер задумался, как долго он и последние выжившие бродят по этому острову. Возможно, время здесь так же искажено, как в легендах его родной Бретани?
Было ли это результатом колдовства Пенитанс? Или Мари намеренно сбила отряд с пути? Потерявшись в хитросплетениях собственных размышлений, Жюстиньен боялся, что разум покидает его. Никто, кроме него, не заметил ничего необъяснимого в их путешествии, даже Венёр и уж тем более Габриэль.
Однажды днем тот слишком удалился от группы. Он последовал за Пенитанс, чтобы вместе с ней нарвать бордовых цветов – тех самых цветов, приближаться к которым было опасно, ведь они означали близость такой незаметной болотной трясины.
– Габриэль! – сухо позвал подростка ботаник.
Габриэль обернулся, но Пенни тут же схватила его за плечо, и тот вернулся к ней. Венёр выплюнул кору, которую жевал, и подошел к ним. Жюстиньен вяло последовал за ним, но Мари его остановила. Из-за дождя молодой дворянин расслышал едва ли половину слов, которыми ботаник обменялся с блондинкой.
– …манипулировать им… – прорычал Венёр, – использовать его… ты не имеешь права…
Дождь усилился, и все в спешке стали искать укрытие.
Незадолго до наступления сумерек они спрятались под елью, ветви которой были довольно плотными и густыми, а потому сдерживали часть дождевых потоков. Мари отправилась ставить ловушки. Габриэль и Пенни валились с ног от усталости. Венёр крутил в руках какую-то деревянную безделушку, думая при этом о чем-то своем и бросая тревожные взгляды на подростка.
– Почему ты его защищаешь? – спросил Жюстиньен.
Венёр выплюнул остатки коры и ответил:
– Потому что он мне близок по-своему.
Молодой дворянин вспомнил, что объединяло ботаника и немого подростка – оба они выжили в проклятых экспедициях, после чего их обоих стали считать предвестниками несчастий или того хуже. Было очевидно, что Габриэль был глубоко потрясен тем, что пережил здесь, на Ньюфаундленде. Для Венёра же путешествие на Крайний Север имело лишь физические последствия. Но, возможно, все не так просто…
Венёр протянул руки к костру, и пламя осветило то, с чем он играл, – хрупкую конструкцию, состоящую из двух деревянных стрелочек, одна из которых была надломана. Они были соединены между собой розой ветров из позеленевшей меди.
– Это компас географа, – объяснил ботаник, проследив за взглядом дворянина. – Я нашел его недалеко от маматика. Я собирался рассказать вам об этом, но потом, после всего того, что произошло… – Он пожал плечами и аккуратно сложил прибор. – Ты понимаешь, что это значит, да? Что здесь прошла экспедиция д’Оберни и, по-видимому, останавливалась в том же укрытии, что и мы.
Жюстиньен нахмурился. Д’Оберни. Он уже слышал это имя раньше и был в этом уверен, но, черт возьми, если бы мог вспомнить где… Венёр услужливо уточнил:
– Картограф, за которым нас послал Жандрон. Официальная причина, по которой мы здесь.
Жюстиньен расстроился, что забыл.
– Да, конечно…
Венёр отдал ему компас. Жюстиньен вновь и вновь задумчиво складывал его, как будто этот сломанный прибор все еще мог дать им ответы. Беседа с Жандроном, первоначальная цель их экспедиции… Всё это казалось таким далеким. Кончиком ногтя он соскоблил зеленую патину с розы ветров. Ноготь Жюстиньена был черным от грязи и земли, с заусенцами и слишком длинным. Прежде в Париже его руки выглядели цивилизованно. И даже в Порт-Ройале. Даже в самые худшие дни своего упадка ему удавалось сохранять благородный вид. Сегодня он был намного выше этого. Как ни парадоксально, в этом чувствовалось что-то тревожное и одновременно освобождающее. Довелось ли ощутить нечто подобное картографу и его людям перед их исчезновением?
Жюстиньен повернулся к Венёру и вдруг спросил:
– Как там было, на Севере?
Ботаник ответил с грустной улыбкой:
– Что ты хочешь узнать? Не сожрал ли я своих товарищей?
Жюстиньен почесал рукой свои густые, спутанные, грязные волосы.
– Я бы не стал тебя за это осуждать. Если они уже были мертвы и если у тебя не было другого пропитания…
– А ты подобные вопросы обсуждал в Париже со своими философами? – пошутил ботаник.
– Нет. Боюсь, в то время мы не учли актуальности этой темы, – добродушно признался Жюстиньен и тут же вновь стал серьезным: – Но я не об этом хотел с