На следующий день, перед тем как они покинули лагерь, Жюстиньен настоял на том, чтобы вернуть свой гарпун. Он прошел по следам волка, отпечаткам и сломанным веткам до большого клена. Его оружие лежало перед корнями, как подношение или жертва. Несмотря на дождь, кровь и шерсть все еще оставались на острие. На стволе клена был вырезан знак – грубый рисунок силуэта в огне, похожий на те, что он видел в предыдущие дни в лесу. И тоже недавно вырезанный.
Задумавшись, молодой дворянин провел кончиками пальцев по светлым отметинам, похожим на раны на коре дерева. Кто нарисовал этот знак? Кто-то из их группы или все более маловероятный преследователь? Осмотр не дал ему ответа. Покидая место происшествия, Жюстиньен ощутил что-то мягкое под каблуком своего ботинка. Он остановился и обнаружил под стопой гриб бледно-коричневого, слегка сероватого цвета, названия которого он, конечно, не знал. Присмотревшись, молодой дворянин заметил, что весь клен был окружен идеальным кругом из этих грибов.
12
Почему ты уверен, что еще не мертв? Этот вопрос снова и снова возникал в его голове в течение следующих дней, когда ливень вновь сменился туманом. Земля пропиталась влагой, и выжившие иногда оказывались по щиколотку в воде. В конце концов они нашли ручей, а вернее поток, расширенный паводком. Мари приняла решение идти вдоль него. Пастор стал лучше управляться со своим костылем, и Пенитанс восприняла это как предлог, чтобы восстановить некоторую дистанцию между ней и отцом. Выдерживая суровый взгляд Эфраима, Габриэль шел недалеко от нее. Почти всегда Пенни прижимала к корсажу одну из тех куколок из травы и веток, которые делала по вечерам у костра. Она клала их в сумку, которую нашла после крушения в первый день, – глубокий кожаный мешок, казавшийся слишком большим для нее. Жюстиньен спрашивал себя, сколько этих странных персонажей уже находится там, внутри.
Чаще всего Венёр замыкал шествие. Он избегал Жюстиньена и почти не разговаривал с ним. Зато все так же оберегал Габриэля. Иногда помогал ему пересечь упавшие на пути деревья, крепкие стволы с корнями, ослабленными недавними ливнями, пласты осыпавшейся земли…
Поскольку дождей стало меньше, ботаник снова взялся за свой гербарий. Иногда посылал Габриэля доставать для него в высоких ветвях бледно-зеленые лишайники, так напоминавшие ведьмины лохмотья, странные призраки растений.
Почему ты уверен, что еще не мертв? Жюстиньен однажды уже задавался этим вопросом по прибытии в Париж. Он хотел убедиться, что все еще жив. Стремился забыть все, что оставил позади. Играл в карты, пока глаза не стало жечь от напряжения, пил, пока не потерял вкус соли и ила на своем нёбе, и так забыл имя того, кого оставил в Бретани. Он засыпал, только когда валился с ног от усталости. Во всяком случае, он был жив. Погруженный в бесконечную городскую суету, Жюстиньен упивался этой уверенностью. Но порой, когда в предрассветный час возвращался узкими улочками, пряча свой атласный наряд под плащом из грубой шерсти, ему вдруг казалось, что где-то вдали он видит… Этот знакомый силуэт, отголосок прошлого, почти что призрак в толпе, размытой сумерками. Они так долго ходили вместе, что присутствие другого рядом стало для Жюстиньена чем-то привычным. Поэтому первое время по прибытии в Париж молодой дворянин даже рефлекторно оборачивался, чтобы что-то сказать ему. Жюстиньен все еще верил, что увидит его, почувствует рядом с собой. Однако всякий раз это оказывался не он, а какой-то утренний прохожий. Конечно, это и не мог быть он. Потому что он был мертв. А Жюстиньен жив. И каждый день, каждую ночь, пока усталость или алкоголь не отключали его сознание, он старался убедить себя, что все еще жив.
Поток нес рядом камни, заглушая их шаги. Мари напрягала слух, а Жюстиньен держал в руке гарпун. Но до сих пор волк из той ночи никак не проявлял себя. Не сговариваясь, они оба решили не рассказывать об этом остальным. Жюстиньен почему-то был уверен, что так будет разумнее. Эта тайна между тем вовлекла их в новый тайный сговор. Несомненно, она давала им преимущество, хотя Жюстиньен с трудом понимал, какое именно.
Лес, казалось, молчал, ревниво скрывая свои тайны в тумане. Время от времени им попадался один из рисунков, вырезанных на стволах деревьев, – женщина, охваченная пламенем. Охотиться стало сложнее, дичь пряталась, а запасы пуль и пороха подходили к концу. Мари начала себя ограничивать.
Венёр прятал взгляд за темными очками, но его черты, с каждым днем становившиеся все более резкими, выдавали сильное истощение. Даже во сне ботаник казался голодным, а проснувшись, готов был съесть больше, чем все остальные, вместе взятые. Два или три раза Жюстиньен заставал его жующим кору, а свои ногти он прогрызал до крови.
Бесконечный поход, усталость, туман… Что-то на этом острове, в этой экспедиции постепенно выводило их за пределы человечности, как этот дух, Вендиго, о котором Мари говорила ему. Венёр растворился в собственном голоде. Вина пастора побуждала его сдирать с себя кожу, Мари с каждым днем все сильнее напоминала тень, Габриэль казался всё более опустошенным, а Пенни…
Однажды утром, выйдя из лагеря, чтобы справить нужду, Жюстиньен удивил танцующую Пенни. Она скинула ботинки, и ее босые ноги топтали промокший мох, поднимая брызги. Она вполне могла поскользнуться на мокрой подстилке, но ее шаг был уверенным, а удары пяток – мощными. На этот раз Габриэля рядом не оказалось, и некому было восхищаться девушкой. Единственными зрителями ее танца были куклы из веток, расставленные по кругу. Бесстрастное, лишенное эмоций лицо выражало пугающее спокойствие. Жюстиньен стоял завороженный, не в силах оторвать глаз от этого зрелища. В серых отсветах начинался день, призрачное солнце пробивалось сквозь туман. Ступни Пенитанс содрали мох, обнажив грунт; перегной прилип к ороговевшей коже. Потрепанные края юбок, тяжелые от грязи, ритмично хлестали по лодыжкам. Лес вокруг Пенни словно затаил дыхание. День пробуждался по ее воле, солнце за завесой облаков следовало за ее шагами. Когда она замерла и открыла глаза, ее радужки имели тот же мутно-серый цвет, что и туман. Она подошла к своим куклам-зрителям, и ее взгляд стал зловещим. Жюстиньен вздрогнул, сам не зная почему. Резким движением она достала из кармана трутовое огниво, вероятно украденное у отца, и подожгла одну из кукол. Это было абсурдно, но внутренности Жюстиньена сжались. Будто он стал свидетелем казни, а не сожжения каких-то прутиков. Где-то рядом раздался пронзительный крик, полуприглушенный туманом. Он походил на