Ливень кончился. Солнце горело на броне. Травы лежали. Над саванной поднимался пар. Стадо удалялось, словно его уносило ливнем. Рубаха хлюпала и жгла, как горчичник. Лемнер пережил чудесную встречу с Африкой, чудесную встречу с Ланой. Улыбался, стряхивал воду с панамы. И это была Африка, и Лемнер её любил.
Он пробирался в джунглях, по заросшей просеке, оставленной французами на недостроенной дороге. Было тесно от деревьев. Они навалились на просеку, старались затянуть нанесённый рубец. Перебрасывали через просеку лианы, навешивали густые, тяжёлые ветви, заслоняли небо зелёными ворохами. Пахло сладкими маслами, эфирами, тлением множества умерших листьев, корней, плодов. Веяло ароматами набухших бутонов, отекавших соком ягод, дурманами розовых и синих цветов. Так пахнет распаренная баней женщина. В зарослях звенело, скрипело, верещало. Перелетали крикливые птицы с кривыми клювами, в красном и жёлтом оперении. Пронеслась над головой и мягко шлёпнулась о дерево обезьяна. Шмыгнул под ногами юркий зверёк, похожий на бурундука.
Лемнер наслаждался одиночеством, бездорожьем, слиянием с африканской природой. Голубым, упавшим с неба пером, маслянистой каплей, оброненной цветком.
Среди несчётных звуков он уловил едва различимый шелест. Над ним тихо шуршало. В паутине билась огромная перламутровая бабочка. Её резные крылья увязли в клейкой сети. Лапки беспомощно дергались. Вокруг неё кружил мохнатый чёрный паук. Его передние цепкие лапы оплетали бабочку, набрасывали на неё новые петли, стискивали крылья. Паук отбегал по паутине назад, словно любовался добычей, а потом приближал свой клюв. Лемнер чувствовал ужас бабочки, предсмертные усилия спастись, умчаться в благоухающий лес. Лемнер смотрел на гибнущую бабочку. У него появлялось желание вызволить её из паутины, прогнать паука, спасти от смерти крохотное, бьющееся в хрупком тельце сердце. Но он себя останавливал. Он находился среди природы, жившей по своим заповедным законам, которые властны над пауком и бабочкой. Он не вправе вторгаться в таинственную природу своей примитивной волей. Паук касался бабочки лапами с колючими крючками, бабочка вздрагивала, её крылья не бились, а только мучительно выгибались. Было в этой бабочке сходство с Аллой — её красота, грация, обречённость.
Лемнер достал десантный нож, сунул в паутину. Паук стремглав умчался в листву близкой ветки. Лемнер осторожно рвал ножом паутину, нежно извлекал бабочку из плена. Стараясь не смахнуть пыльцу, снимал липкую паутину с крыльев. Рассматривал крохотные рубиновые пятна на перламутре. Отнёс бабочку с просеки и посадил на глянцевитый лист. Она сидела, тёрла лапкой о лапку, снимала клейкую паутину. Лемнер смотрел на неё. Он явился в Африку со своим справедливым законом и отрицал закон джунглей. Он принёс в Африку гармонию и станет преображать континент, данный ему в управление.
Бабочка освободилась от паутины, сверкнула перламутром и улетела, оставив пустой глянцевитый лист. Лемнер тронул лист, где только что сидела бабочка. Он любил Африку, а Африка любила его.
Лемнер получил то, о чём мечтал. У него была небольшая боеспособная армия, укомплектованная обстрелянными солдатами, вооружённая мелким и крупным стрелковым оружием, посаженная на транспортёры, обеспеченная космической связью и переносными зенитно-ракетными комплексами. Эта армия звалась «Пушкин», носила шевроны с профилем поэта и распевала романсы Глинки на стихи Пушкина. Это не мешало «пушкинистам» исполнять гимн со словами «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага».
Армия «Пушкин» взяла под контроль золотые месторождения, вытеснив французов. Французы уходили неохотно, оставляя убитых солдат Иностранного легиона. Если погибал «пушкинист», его накрывали флагом, где на серебряном блюде лежала отсечённая голова овна. На закрытые веки героя клали золотые самородки. Самородки имели каплевидную форму, и казалось, убитый солдат плачет золотыми слезами.
Лемнер получил во владение золотоносный рудник в Чомбо, и его банковские счета разбухли от поступлений. Чомбо находился в предгорьях. Там работали гигантские экскаваторы, крутились камнедробилки и мельницы. Водяные помпы вымывали из размельчённой породы самородки. Самородки, как капли, срывались с ленты транспортёра, и казалось, Африка плачет золотыми слезами.
Чомбо являл собой барачный посёлок для чёрных рабочих и несколько коттеджей с кондиционером для французского персонала. Когда «пушкинисты» окружили рудник и нацелили на коттеджи пулемёты, Лемнер на великолепном французском обратился в мегафон к испуганному персоналу:
— Месье, Россия не злопамятна и не мстит Франции за злодеяние Дантеса. Африка долго выбирала между Вольтером и Пушкиным и выбрала Пушкина. Надеюсь, через три часа рассеется пыль от ваших пикапов. На моих часах полдень, месье!
Французы оценили произношение Лемнера и покинули рудник, захватив дневную добычу самородков. Лемнер стал владельцем рудника, выписал из России технический персонал, оставив рабочие места за африканцами.
Он сидел в конторе, разбирая бумаги, чувствуя себя крупным дельцом, чьё дело вышло за пределы России и превратило его в игрока мировых рынков. Рация воспалённо забулькала, Вава хрипло известил:
— Командир, воздух!
Лемнер выскочил в пекло. Среди слепящего жара, размытые, словно оплавленные, стояли цеха, склады, гаражи, высилась смотровая вышка под козырьком, виднелся укрытый в тени часовой. Из пыльного рыжего неба слышался тихий стрёкот. Казалось, пиликает кузнечик. Лемнер крутил головой, стараясь среди солнечного тумана разглядеть вертолёт. «Апачи», пучеглазый, пятнистый, как тритон, делал вираж. Мерцала кабина, как слюда, трепетали винты, виднелись подвески с ракетами.
— Командир, француз прилетел. Будем сбивать? — Вава держал пенал на плече, водил по небу. В панаме, в тропической форме, в башмаках на толстой подошве, он приседал, был похож на плакат, поясняющий работу переносного зенитно-ракетного комплекса. Вертолёт совершал вираж, искал в небе точку, удобную для ракетного удара. Нашёл, замер, словно повис. Стал косо падать, сверкая винтами. Из-под брюха бледно полыхнуло, чёрные острия метнулись к земле. Вокруг Лемнера страшно хлестнуло, взрыхлило пустырь, продырявило стены цехов, повалило вышку, из которой вылетел, махая руками, солдат. Вертолёт уходил. Горели постройки, ошалело бежали люди, часовой с оторванными ногами дёргался, окружённый дымом.
— Твою мать! — Вава целил пеналом в пустое небо, где не было вертолёта, и оставался затихающий стрёкот. — Твою мать!
Лемнер, оглушённый, слышал, как начинается озноб. Было холодно на пекле. Казалось, в животе намерзает глыба льда.
Стрёкот вернулся. Замерцало под солнцем. «Апачи» возник из рыжего неба. Стекло кабины мерцало, как бриллиант. Лемнер видел линию, соединяющую бриллиант с его сердцем. Хотел