— В каком это смысле «приходил»? — оживилась Мэйлинь, даже в такой ситуации не упустившая возможности утолить свое любопытство.
— В облике демона, — прошептала Сяофэн, и ее тело сжалось от смутного ужаса при этом воспоминании. — С глазами, горящими адским пламенем.
Мэйлинь, найдя в себе силы для язвительности, фыркнула:
— Ну, тогда тебя-то уж точно повесят первой. Сошлись все улики — и происхождение, и вина за смерть невинной девушки.
— И Лань тоже казнят, — добавила Сяофэн почти неслышно, но в гробовой тишине камеры каждое слово прозвучало громко и отчетливо.
Тан Лань, до этого момента погруженная в омут своих мыслей о предательстве и политических интригах, вздрогнула, будто ее хлестнули плетью по обнаженной коже. Она медленно, преодолевая тяжесть отчаяния, повернула голову к решетке, за которой сидела Сяофэн.
— Я? — ее голос прозвучал хрипло, словно она долго не говорила. — А я что ему сделала? Чтоя́могла ему сделать?
Сяофэн горько усмехнулась, и в ее заплаканных глазах читалась странная смесь жалости к сестре и собственного, всепоглощающего отчаяния.
— Ах, да, ты же ничего не помнишь после той ужасной лихорадки… Его фамилия Лу… его мать, Лу Хао… — она сделала паузу, глядя на Лань с каким-то почти клиническим интересом, — это та самая женщина, которую ты сбила насмерть своей каретой, когда мчалась с поездки за город. Подробностей я не знаю, твои слуги тогда очень быстро все «уладили», чтобы на тебя не пала тень. Я сложила все это воедино после его визита.
Слова Сяофэн ударили Тан Лань с такой сокрушительной силой, что у нее перехватило дыхание. Удар был настолько физическим, что у нее закружилась голова, а в висках застучало. Она инстинктивно вцепилась пальцами в грубый край тюфяка, чтобы не рухнуть на каменный пол.
Так это… я? — пронеслось в ее сознании, и весь мир в очередной раз перевернулся, рассыпался на осколки. Не ее далекие предки, не абстрактный, безликий «род Тан». Это она, Тан Лань, была той самой жестокой, равнодушной аристократкой, что посмотрела на раздавленное тело простой женщины и равнодушно бросила: «Уберите эту старуху с дороги»?
Память Снежи, девушки из другого мира, была чиста. Но память тела, глубинная память души Тан Лань откликнулась на эти слова смутным, далеким, но ужасающе реальным чувством вины. Она вспомнила рассказ Лу Синя… нет, Цан Синя… о смерти его матери. Ту бездонную, незаживающую рану, которую она тогда в нем ощутила, ту скорбь, что тронула даже ее черствое сердце. И теперь, с леденящей, абсолютной ясностью, она осознала — вся эта боль, вся эта выстраданная годами ненависть была направлена на нее. На Тан Лань. Не на фамилию, а на конкретного человека, совершившего конкретное, низменное зло.
Ледяная, не оставляющая места сомнениям уверенность сковала ее изнутри. Это ощущение было острее любого клинка.
Он убьет меня. Не как узурпаторшу. Не как представительницу враждебного клана. А как убийцу своей матери. Справедливо. По праву кровной мести.
И в этом осознании не было даже страха. Была лишь безвоздушная пустота и горькое, беспросветное принятие своей судьбы. Все ее попытки что-то изменить, все ее зарождавшиеся чувства к нему — все это было не просто ошибкой. Это было кощунством, пляской на костях невинно убитой женщины. Она сидела в этой тюрьме, приговоренная не новым императором, а собственной, давно забытой жестокостью. И это был самый справедливый приговор из всех возможных.
— Почему… — её голос прозвучал хрипло, — почему ты ничего не сказала, Сяофэн? Если знала, что он… что он демон и ненавидит нас, почему никому ничего не сказала сразу?
Тишина в камере после вопроса Тан Лань стала густой, тягучей, как смола. Казалось, даже сырость в воздухе застыла, прислушиваясь. Вопрос повис между решётками, острый и неумолимый, лишённый прежней отстранённости, наполненный живой, кровоточащей болью.
Из-за решётки, из камеры Сяофэн, донёсся не сразу ответ, а тихий, усталый вздох. Он был красноречивее любых слов — в нём слышалось изнеможение загнанного зверя, смирившегося с своей участью.
— Я боялась, — прозвучал наконец её голос, тихий и ровный, но в нём уже не было истерики, лишь горькая, выстраданная ясность.
Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями, глядя в грязный каменный пол своей клетки.
— Сначала… я просто не нашла в себе сил. Решила, что это кошмар, порождение бреда или моей совести. Ты же знаешь, как я… как я винила себя за ту историю с Лу Яо. Призрак с горящими глазами казался логичным наказанием. Кому я стану рассказывать о ночных кошмарах? Придворным? Они бы подняли меня на смех или счел бы сумасшедшей как тебя.
Она горько усмехнулась, и звук этот был похож на шелест сухих листьев.
— И был ещё один страх, самый, пожалуй, глупый. Я боялась скандала. Представь: вторая принцесса императорского дома заявляет, что к ней по ночам является демон в облике красивого стражника и говорит о мести. Это же станет пищей для пересудов на весь дворец!
Сяофэн замолчала, а потом добавила уже почти шёпотом, полным беспросветной горечи:
— И, знаешь… в каком-то смысле я была права. Посмотри, где мы теперь. Кого спасла наша репутация? Будь я тогда менее трусливой, будь у меня больше духа… может, мы бы успели что-то предпринять. А может, нас бы просто убили раньше. Но теперь это уже не имеет значения. Мы здесь. И страх мой оказался пророческим. Только пришёл он не в виде ночного кошмара, а в облике целой армии и нового императора на троне.
Глава 76
Воздух в зале был густым и тяжёлым, словно пропитанным не остывшей ещё кровью и выдыхаемой яростью. Битва закончилась, но сражение за легитимность только начиналось. Пространство, ещё не успевшее проветриться от запаха смерти, снова гудело, но теперь не лязгом стали, а низким, нервным гулом десятков голосов — откровенно подобострастных, затаённо испуганных и открыто гневных.
Чиновники, эти сороки, уцелевшие в политической буре, разделились на два явных лагеря. Одна группа, во главе с седовласым министром ритуалов, чья спина гнулась к полу в почтительном коутоу*, уже простиралась ниц перед Цан Синем, восседающим на Золотом Троне Дракона. Они видели в нём не узурпатора, а законного наследника, чью кровь и право олицетворяли демоны, стоявшие по стенам зала безмолвными стражами.
Но по другую сторону, собравшись тесной группой, стояли те, чьи лица были омрачены тучей негодования и страха. Это были в основном представители могущественного клана Линьюэ и старые сановники, верные покойному императору Тан. Их руки были сжаты в кулаки, а шёпот был резок и полон