И тогда его взгляд, против его воли, словно бабочка, привлеченная пламенем, который опаляет ей крылья, метнулся в сторону. Туда, где стражи в черных доспехах уводили пленников. И он увидел ее. Тан Лань.
Он увидел, как ее стройная фигура, некогда такая гордая и прямая, надломилась. Как она медленно, будто противясь каждому движению, опустилась на колени на холодный камень пола. И в этот миг что-то острое и живое, с когтями из стали и ядом отчаяния, впилось ему в глотку, сдавило так, что перехватило дыхание. Он увидел, как свет — тот самый, что согревал его в самые холодные ночи, — покинул ее глаза. Как ее прекрасное лицо, всегда такое выразительное, застыло маской из льда и скорби. И он знал. Знало все его существо, что именно он, Цан Синь, стал тем резцом, что высек этот лед.
Он сделал это. Он отомстил. Но вид ее спины, уходящей в сумрак коридора в окружении стражников, не вызвал в нем ликования. Вместо этого на него накатила волна такой тоски, горькой и беспросветной, что его желудок сжался спазмом, и его едва не вырвало прямо у подножия трона. Каждая клетка его тела, каждая фибра его души вопила о неправильности случившегося. Что он только что собственными руками, ради груды холодного камня и призраков минувшего, уничтожил единственный луч света, единственное что было подлинным и живым в его жизни.
В этот миг он возненавидел себя сильнее, чем когда-либо ненавидел весь род Тан, вместе взятый. Он стоял на вершине власти, но под ногами у него не было опоры; он проваливался в бездну, которая зияла у него в душе. Его величайшая победа обернулась сокрушительным, абсолютным поражением. И самое ужасное заключалось в том, что он не мог, не смел даже встретиться с ней взглядом. Потому что в ее глазах он увидел бы не страх побежденного врага, а боль преданного человека. Боль, причиненную им самим.
* * *
Темница для знатных особ, в отличие от сырых, кишащих крысами подземелий для черни, была чистой, даже стерильной в своем бездушии. Гладкие, отполированные каменные стены не оставляли надежды на побег. Грубая деревянная кровать с тонким тюфяком, из которого торчала колючая солома. Железная кружка для воды у массивной дубовой двери, окованной сталью. Воздух был неподвижен и пах не дорогими благовониями, что курились в их покоях, а сыростью, старой пылью и тлением — запахом безысходности. Три сестры из некогда могущественного рода Тан томились в трех смежных камерах, разделенные толстыми железными решетками, и каждая из них была погружена в свой собственный, уникальный ад.
Тан Мэйлинь, которую привели последней — она успела было, как испуганная ящерица, юркнуть в суматохе и скрыться в лабиринте дворца, но ее нашли и водворили на место, — металась по своей клетке. Ее изящные шелковые одежды были в пыли, а движения были резки и беспорядочны, как у дикого зверька в западне.
— Моя бедная, несчастная матушка! — причитала она, хватаясь за холодные прутья решетки так, что ее нежные пальцы белели. — Ее убили у меня на глазах! Это кошмар! Солдат! Эй, ты, безмозглая туша у двери! — она принялась стучать по железу, и звон разносился по каземату. — Я требую воды! Я — принцесса крови! Разве ты не видишь, что мне дурно?
В ее голосе звучала привычная надменность, но на ее лице, лишенном румянца, не было и следа настоящих слез — лишь злоба и раздражение от неудобств, которые она воспринимала как личное оскорбление.
Тан Сяофэн, до этого момента сидевшая на своей кровати, поджав под себя ноги, и уткнувшись лицом в жесткую подушку, чтобы заглушить тихие всхлипывания, не выдержала. Она подняла заплаканное, опухшее от слез лицо.
— Замолчи же, глупая девчонка! — ее голос, обычно тихий и мелодичный, сорвался на визгливую, истеричную ноту. — Ты где, по-твоему, находишься? Не в своих покоях! Мы в тюрьме! Ты это, наконец, осознай!
Мэйлинь фыркнула, повернувшись к сестре с брезгливым презрением.
— И что с того? Неужели ты думаешь, они будут держать здесь нас, дочерей императорского рода, вечно? В конце концов, с нами обойдутся подобающе!
— Нас казнят, — раздался из третьей камеры тихий, абсолютно безэмоциональный, почти механический голос.
Это говорила Тан Лань. Она не металась и не плакала. Она сидела на краю своей кровати, выпрямив спину, неподвижная, как изваяние из белого нефрита. Ее прекрасные глаза, некогда сиявшие умом и страстью, были пусты и устремлены в одну точку на каменной стене, словно она пыталась просверлить ее взглядом. Ее слова повисли в сыром воздухе, холодные, тяжелые и неоспоримые, как приговор палача.
Мэйлинь на мгновение опешила, затем ее губы искривила язвительная ухмылка.
— Ну, вас, может быть, и казнят. Ты — «чёрная вдова». Она — убийца Императора. А я… я еще совсем дитя! Мне всего семнадцать весен! Меня, несомненно, помилуют. В крайнем случае, сошлют в какой-нибудь храм, чтобы я проводила дни в молитвах.
Тан Лань медленно, словно с огромным усилием, повернула голову. Ее потухший взгляд скользнул по лицу младшей сестры, встретившись с ним через две железные решетки.
— Род Тан, придя к власти много лет назад, — произнесла она тем же ровным, лишенным каких-либо чувств тоном, — выкорчевал род Цан под корень. Вырезали всех. До последнего человека. Включая грудных младенцев в колыбелях и детей, которые были много младше тебя. — Она сделала микроскопическую паузу, позволяя этим словам, словно каплям ледяной воды, просочиться в сознание Мэйлинь. — О, поверь мне, сестрица. Никто тебя миловать не станет.
В камере Мэйлинь воцарилась гробовая тишина. Ее надменная маска треснула и осыпалась, обнажив бледное, искаженное животным страхом лицо. Она отшатнулась от решетки, ее взгляд забегал по стенам, словно она впервые по-настоящему осознала мрачную суть своего нового пристанища. Сяофэн затихла, уставившись на Лань с новым, леденящим душу пониманием. Стены темницы внезапно сомкнулись еще теснее, а будущее предстало в виде глубокого, черного туннеля, в конце которого не было никакого света.
И в этой звенящей тишине Сяофэн снова заговорила, на этот раз тихо, задумчиво, словно размышляя вслух, пытаясь сложить обломки своей разбитой жизни в хоть сколько-нибудь понятную картину:
— Он же… Лу Синь… он приходил ко мне. Однажды ночью, ворвался в мои покои, словно призрак из преисподней. Напугал до полусмерти. Говорил, что ненавидит весь наш род. А меня… меня он ненавидит особенно. Из-за… из-за его сестры. Лу Яо. Она погибла, из-за того что я её наказала. Это