Все выжившие — перепуганные, запылённые чиновники, оставшиеся в живых стражи, придворные дамы — смотрели на него со смесью животного ужаса, немой благодарности за спасение от цзянши и полнейшей растерянности. Кто он? Захватчик, ворвавшийся с армией тьмы? Или избавитель, уничтоживший ещё большее зло? Убийца императрицы и законного (по их мнению) порядка? Или спаситель, положивший конец безумию? В их глазах он был всем одновременно, и это парализовало волю.
Первым нарушил гнетущее молчание старый, как сам дворец, глава Министерства ритуалов. Его роскошные одежды были в пыли и порваны, но он выпрямился с достоинством, которое не сломил даже ад. Он шагнул вперёд по залу, усеянному обломками, и его старые кости с хрустом склонились в низком, почтительном поклоне.
— Принц Цан, — его голос, тихий и прерывистый от волнения, прозвучал невероятно громко в мёртвой тишине. — Династия Цан… я помню. Законная династия, правившая справедливо. Приветствую возвращение истинного правителя в наш дом, избавленный от скверны.
За ним, нерешительно, словно боясь сделать ошибку, склонился седой цензор, чья память хранила старые, полузапретные летописи. Потом — ещё несколько чиновников, тех, кто не был слепо предан Танам, или кто увидел в абсолютной, пугающей силе Цан Синя единственный шанс на восстановление порядка и собственное выживание. Это была не любовь, а прагматичная капитуляция перед неизбежным.
Но многие отстранились. Особенно чины изклана Линьюэ. Они стояли скелетами, потрясённые внезапной смертью своего патриарха, Линь Цзяна, и преданные новой, чудовищной реальностью. Их верность Тан Лань оказалась бесполезной в мире, где правили древние демоны и боги. Имперские стражники, те, что выжили, стояли по стойке «смирно», их дисциплина конфликтовала с полным непониманием, кому теперь подчиняться.
Сяо Вэй, всё ещё дрожа, прижимаясь к Тан Лань, увидела среди склонившихся голов знакомое лицо — Ван Широнг. Молодой стражник стоял на одном колене, его преданный взгляд был устремлён не на свою госпожу, а на Цан Синя. Сердце служанки сжалось от острой боли и полного непонимания. Он же клялся в верности госпоже! Лу Синь клялся! Почему они… Мысль обрывалась, не в силах осознать масштаб предательства.
А в центре этого молчаливого, вымученного признания, у края разрушенного трона, тихо, почти беззвучно рыдала Сяофэн. Её свадебный наряд был изорван и испачкан, её мир рухнул окончательно и бесповоротно. Её отец мёртв, мачеха убита, муж предал, а новый правитель — демон из кошмаров. Ей не на что было больше надеяться.
Тан Лань стояла неподвижно, её ледяные глаза, ещё несколько мгновений назад сиявшие нечеловеческой мощью, были прикованы к Цан Синю. Внутри неё бушевала буря, но снаружи — лишь мертвенная тишина.
Значит, он из рода Цан.
Слова старика-министра прозвучали для неё как приговор. И всё это было только для того, чтобы он мог забрать трон, который считает своим по праву.
Мысли путались, накладываясь одна на другую. Он не просто будущий Владыка Демонов. Он — наследник клана, уничтоженного моими предками. Он ненавидит весь род Тан. Всей душой.
От осознания этого, смешанного с чудовищной усталостью и полным истощением её недавно обретённой ци, ноги её подкосились. Она не упала, но медленно, почти бесшумно, опустилась на пол среди осколков мрамора и пыли. Её роскошное платье растеклось вокруг, как лепестки увядшего цветка.
В этот момент один из чиновников, уже переметнувшийся на сторону нового правителя, робко покосился на неё и на рыдающую Сяофэн.
— Ваше величество… что делать с… — он не решался закончить, но его взгляд был красноречив.
Тан Лань видела, как Цан Синь, чьё лицо было обращено к толпе, избегает встречаться с её взглядом. Он смотрел куда угодно — на своих демонов, на склонившихся чиновников, на тело императрицы, — но только не на неё.
Он ненавидит меня, — пронеслось в её голове с леденящей, безоговорочной уверенностью. Онвсегданенавидел. Всё это время. Каждая улыбка, каждый притворно-заботливый взгляд, каждый момент близости — всё было ложью. Хитро рассчитанной игрой, чтобы усыпить бдительность врага.
Её собственное сердце, ещё недавно готовое оттаять при одном его взгляде, сжалось и снова замёрзло, покрылось толстой, непроницаемой коркой льда, которая, казалось, уже никогда не растает. Боль была настолько острой, что её даже нельзя было назвать болью — это было полное онемение, душевная смерть.
И тогда прозвучал его голос. Жёсткий, ровный, лишённый каких бы то ни было эмоций, которые она когда-то могла в нём уловить. Он рубил тишину, как топор.
— Увести всех выживших из семьи Тан, — отдал он приказ, не глядя в её сторону. — И запереть. До суда.
Слова «до суда» прозвучали особенно цинично. Какой суд мог быть у победителя над побеждёнными?
К ней и Сяофэн направились стражи. Их руки были уже не так грубы, как с цзянши, но их прикосновение было не менее унизительным. Тан Лань не сопротивлялась. Она позволила себя поднять и повести. Её взгляд, пустой и отстранённый, был устремлён в никуда. Она шла, не видя пути, заточённая не в каменную темницу, а в темницу собственного разочарования и предательства.
Глава 75
Цан Синь стоял на помосте церемониального зала, и под ногами его расстилался узор из нефрита и золота, выложенный когда-то его предками. Воздух, некогда пропитанный ароматами сандала и цветущих слив, теперь вонял гарью, пылью и сладковатым, приторным запахом свежей крови. Победа. Такое слово он лелеял в сердце долгие годы, вырезал им на костях своих страданий. И вот она пришла. Род Тан повержен в прах. Императрица, эта старая лисица, испустила дух у его ног. Его демоны, порождения тьмы и его собственной воли, стояли по стойке «смирно» вдоль стен, их когтистые тени плясали на шелковых обоях. Выжившие сановники, эти хамелеоны, ползали в пыли, их спины согнуты в униженных поклонах, а в глазах читался животный страх, смешанный с готовностью служить новому хозяину.
Он достиг всего. Камень мести, который он тащил на изможденной спине сквозь годы изгнания, унижений и боли, наконец рухнул с оглушительным грохотом, должен был раздавить все на своем пути — и прошлое, и настоящее.
Но вместо ожидаемого триумфа, вместо сладкого нектара отмщения, который должен был напоить его душу, внутри зияла пустота. Гулкая, бездонная, как колодец в заброшенном храме. Он смотрел на Золотой Трон