Владыко протянул раскрытую ладонь и повторил:
– Клади крест.
Нет, крест не положил. Поднялся и молча ушел, без церемоний. Как добрался домой – не помнил. Дорога вылетела из головы, Андрей рулил автопилотом, как на войне, когда ходил в разведку.
Отправлялись на три дня, и чтобы не спать, глотали транквилизатор. На третьи сутки нужно было возвращаться, но колеса уже не действовали. На обратном пути на ходу Андрей начинал засыпать, ноги шли, а он спал. Как дошел, по каким тропинкам, что было в пути, кого встретил – он не помнил.
Когда Андрей обедал первый раз в рабочей столовой на литейном заводе, он снова услышал это смешное старинное название – предестинация. Оказалось, что чугунные узлы на этот фрегат отливали в этой литейке. Мужички ругались на глупую билетершу, которая не пропустила их на борт посмотреть музей.
И вот только удивляться остается: откуда и отец Василий, и редактор православной газеты, и певчие, и все наставницы воскресной школы знали детали этой аудиенции? Тут же все передали друг другу, каждый по-своему показывал митрополита, и обязательно нужно было повторить страшным голосом: «Клади крест!», «Клади крест!»
Сана отца Андрея никто не лишал и служить ему не запрещали. Не за что было запрещать. Формального повода не было, развод не состоялся, а в окна к нему никто не заглядывал. Он так и работал, служил в храме, потом выезжал к людям, его белую «Ниву» видели то в одном, то в другом конце города.
Домишко ремонтировал потихоньку. Женщина любимая каждый день приходила туда как на свиданья, а с переездом решили не спешить. Потому что не было воды. Отопление успели сделать, а воду еще не провели.
Душ был на улице. В оцинкованном баке за день нагревалась вода, в октябре уже, правда, не очень она нагревалась, но Андрей залезал рано утром в тесную кабинку, а женщина любимая стояла с полотенцем. Утром она не купалась, не хотела смывать его запах. «Буду пахнуть тобой весь день», – так она говорила. В общем, с ремонтом затянули. Отцу Андрею не хватало времени и денег.
Деньги были, но совсем не московские. Город бюджетный – откуда там деньги. Люди жили на старушечьи пенсии, у кого огород, у кого поросенок… Расчет со священником очень часто был натуральным. Люди жертвовали не по прайсу, а по желанию.
– Батюшка, возьмете курочку? – в домах его спрашивали. – Не побрезгуйте, своя курочка.
– Возьму, – он и не думал брезговать. – У меня дети.
Детей, кстати, раньше времени решили не дергать. Дети жили по бабушкам, у бабушки родной всем было хорошо и привычно, объединять их в одну семью, в один дом не спешили. «Вот воду проведем…» – так говорили.
Андрей по-прежнему навещал друга Леху, теперь уже не в качестве одноклассника, а как настоящий священник, как отец Андрей. Спорить с батюшкой Леха перестал. Последний его выпад был на отца Василия. По городу разнеслась новость, что у настоятеля в доме заплакали все иконы. Леха в чудеса не верил.
– Ты видел? – он у Андрея спросил.
– Видел. Мироточат.
– А почему они в храме у него не заплакали?
– Не знаю… – Андрей ответил.
– А я знаю!
Леха привстал на постели – и началось. Огонь иерусалимский – инсталляция, плащаница – фальсификат, крест в Константинополе – большой вопрос.
– Я был в Задонске! – Леха бычился. – Три раза погружался в ваш целебный источник. Как была четвертая стадия – так и осталась!
– Святой источник, – Андрей его поправил. – Не шуми. Тебе напрягаться нельзя.
Леха быстро уставал. Первый запал его кончился, он снова прилег на подушки, но еще придирался, через силу.
– Твоя жена тоже исцелилась? – он спросил и тут же отмахнулся. – Только не говори… Мне только не надо говорить, что это крест…
Андрей не отвечал, он знал, что скоро Лехе предстоит тяжелая операция. Он боится и поэтому нервничает.
6 Страданье
В ноябре Лехе отрезали язык и часть нижней челюсти, спорить он больше не мог, только кивал и со всем соглашался. Тогда Андрей и начал с ним работать. Прочитал Евангелие. Всего одно, от Матфея, дальше они не успели.
– Призвание апостолов! – эту главу Андрей и сам больше всего любил. – Забудь все, что знаешь. Глаза закрывай и сам себе представляй: море, лодки, сети, рыбаки…
Капельница, шприцы, лицо изуродованное, закрытое бинтами… Андрей на это не обращал внимания. Утку задвинет ногой под кровать и читает, как будто не умирающий человек перед ним лежит, а так… немножко раненый. Солдатик отправляется на небо, к своим, и нужно дать ему последние ориентировки, чтобы он там не заблудился.
– Бесы будут заговаривать – не отвлекайся. Ничего не отвечай. Только рот откроешь – и они тебя заведут. Молись и все. И поменьше думай, я тебя прошу. Ты все время не о том думаешь. Все на самом деле просто, вспоминай, как мы с тобой учили: море, лодки, рыбаки и Христос… Понял?
Леха кивал, соглашался. Он успел исповедаться, хотя и молча, глазами моргал на каждый из списка грехов. Причастился и умер, отец Андрей его отпевал.
Это было в конце ноября, а под Новый год любимая женщина сказала, что уезжает. Возвращается к мужу в Москву. И не то чтобы очень уж к мужу, но обязательно в Москву.
– Я не смогу здесь жить, – она сама себя убеждала. – Всю жизнь в этом доме… Он хороший, домик хороший, но что я тут буду делать? Посажу цветы, ладно, кипарисы посажу, можжевельник… Весь город в можжевельнике…
– Я с тобой поеду, – Андрей сказал.
– Куда ты поедешь? Кто ты будешь в Москве? Здесь ты священник, уважаемый человек. А там?
«Кто ты будешь в Москве?» – этот вопрос Андрей не мог забыть долго. Чайник электрический два с половиной литра и вот этот вопрос «Кто ты будешь в Москве?». Примерно, тысячу тонн железной трубы пришлось нарубить, и только после этого Андрей смог ответить: «А пошла она к черту, эта ваша Москва!»
Когда она уехала, ему было больно. Как будто нож тупой столовый вогнали под ребро по рукоятку, и человек его все время чувствует. Андрей ходил с этим ножиком в храм на службу, с людьми говорил, а сам все время думал про свой нож.
Это даже казалось смешным! Отец Василий к нему подходит, показывает новые подсвечники, а он глядит на них и красоты не понимает, потому что ему мешает нож под ребром. Василий этого ножа не видит. Он счастлив! Прошвырнулся на Святую землю, набрал подарочков для храма из русского монастыря и всем хвалился новыми подсвечниками.
– Эт ведь какая красота! Из русского монастыря! Во Святую землю с матушкой ездили.
Андрей кивает, «да, да, красиво», а нож торчит под ребрами. Смешно, действительно. Он улыбался, надеялся, что боль пройдет. Но оказалось, это были не страданья, детский лепет это был. Страданья начались потом, когда она стала приезжать.
Любимая женщина убегала от мужа, в Москве говорила, что везет детей к бабушке, а сама опять приходила в маленький дом на окраине и ложилась на свой ортопедический матрас. Андрей раскладывал ее на этом матрасе, смотрел ей в глаза и никак не мог понять, что она чувствует, когда орет и плачет: ту же боль, что и он, или просто тащится.
Сначала она плакала, «прости меня» и все такое, а потом кончала. Бурно и ярко, с воплями, с песнями, как всегда и даже лучше. И его ублажала, методично, уверенно, она выучила сценарий и знала, как вовремя облизнуться. Язычком по губам проводила, а глаза были грустные.
Почему? Андрей не спрашивал. Страшно было представить: а что если и ей тоже больно? Что если и у нее под ребром торчит какой-то столовый прибор? И она терпит, так же как он, старается тут, на своем матрасе, чтобы он ничего не заметил. И никакой анестезийки не вколешь, и с водопроводом можно не спешить, потому что петух уже пропел три раза.
Андрей не мог понять, что изменилось в этой его женщине. Немножко осунулась, немножко устала, потухла заметно… Утром понял, она пошла купаться, и он понял – чужая стала. Когда была с ним, по утрам не купалась.
– Подай полотенце, – она