– А давай ты завтра заплатишь за мою квартиру?
– Твою квартиру можно поменять. Нам не нужна квартира в центре, давай найдем дешевле…
– Малыш, у нас нет минералочки? – Алена раззевалась до слез. – Малыш, будь другом, а? Сгоняй за минералочкой.
Ой, как он себя потом ругал за эту минералочку! Он вышел из квартиры и хлопнул дверью, злой, и на мертвую подружку, которая храпела на диване, и на Алену, которая промотала без него два выходных, и на себя, за то что ничего изменить ему не удается… Дверь хлопнула, замок английский щелкнул язычком, Малыш не собирался возвращаться. Но через квартал у ночного магазина он остановился, купил воды и побежал назад.
Малыш звонил, стучал, бил кулаками в Аленину дверь… Для чего? Зачем он это делал? Будил соседей для чего? Не открывают – не ломись, может быть, эта дверь не твоя. Тебе же сказали: взрослого человека изменить невозможно, чужую жизнь ты не изменишь, потому что и свою изменить не можешь. «Дверь? Не моя? – Малыш уперся, – Моя! Моя эта дверь!»
Из соседней квартиры выглянула соседка.
– А вы лбом давайте! Молодой человек, – она подсказала. – К чему вам голову жалеть? Мозгов-то у вас все равно нету.
Домой Малыш не пошел, как будто его привязали к этой двери. Он остался в подъезде, свернулся на подоконнике у батареи и кое-как поспал там несколько часов.
Утром дверь открылась. Алена вышла проводить свою Чупину. У лифта они целовались противно и долго.
– Ну, давай, ну, давай, моя дорогая, – говорила Алена.
Чуп кивала, она еще не могла шевелить языком.
Подружка поехала вниз. Малыш подошел к Алене и ударил ее кулаком. Подбородок и ухо задел, так сильно, что Алена упала.
Он испугался. Минутная ярость отошла быстро, так же как вспыхнула. Он увидел кровь, поднял Алену с пола и закричал, сразу начал извиняться.
– Прости, Алена! Я не хотел! Ален, я не хотел! Прости! Не знаю, как я это сделал! Я не знаю!
Алена потирала ушибленное ухо, рассматривала кровь на своих пальцах и молчала. Из квартиры напротив высунулась соседка.
– А потому что спать нужно ночью! Молодой человек! Дома, в кровати! А вы тут ошиваетесь! Нервы расшатываете!
Алена посмотрела на Малыша, на его издерганную рожу, и спокойно сказала:
– Все, Малыш… Считай, что мы попрощались.
А он не верил! Он не понимал, как можно попрощаться из-за одной ошибки. Он знал, Алена его за все простит, потому что она его любит, а выгоняет только потому, что боится. Она боится, что Малыш ее бросит через пять или через десять лет, и поэтому сама его сейчас бросает, первая. Малыш набрал смс: «Алена, я тебя не брошу! Никогда! Ответь мне, Алена, я прыгну с моста».
На Троицком мосту Малыш остановился. От прогулки, от холода алкоголь выветрился, и за дурным веселым подъемом снова наступил провал. Ботинки отсырели, перчаток не было, на ветру он начал замерзать. Малыш снова рухнул в свою яму, и сразу вся красота Петербурга померкла. Солнце садилось, короткий зимний день заканчивался, а фонари еще не включили. Малыш смотрел равнодушно на питерскую шикарную панораму, на снежную Неву, Адмиралтейство, которое он, впрочем, не узнал. Он звонил Алене и опять ей кричал: «Мне плохо! Плохо! Плохо! Я брошусь с моста! Алена, если бросишь трубку – я прыгну!»
Нева в эту зиму замерзла, покрылась льдом, бугристым, неровным, с острыми кочками. Под мостом в тяжелых тулупах сидели любители рыбалки среди достопримечательностей. Мужики отошли от своих лунок и задрали головы, посмотреть, кто там орет.
– Алена! Я прыгну! Я утоплюсь! Я прыгну с моста! Мы больше не увидимся, я тебе обещаю, только послушай меня! Один раз! Всего один раз меня послушай!
У Алены не было времени слушать. Она пошла в ванную и стала под теплый душ. Вода ее успокаивала. За Малыша она ничуть не беспокоилась. С моста не прыгнет, в этом она не сомневалась. Ведь стоит же сейчас Алена, красивая, крепкая, под теплыми струями перед зеркалом, живая и здоровая? Стоит. А ведь тоже кричала: «Я умру без тебя! Мне плохо!» «Больная была», – усмехнулась Алена и увеличила напор струи немножко посильнее.
Свой душ она называла «Джонни», не всегда, а только в напряженные нервные моменты, когда ей срочно хотелось расслабиться. «Джонни» удобен, он не устраивает скандалов, не дерется, он помогает ей остаться независимой, не ждать, никогда не ждать ни одного Малыша.
После ванной она была совершенно спокойна. Надела черные узкие брюки, тунику, тоже черную, сапожки в черном лаке на высоком каблуке и под глазами нарисовала тонкие черные стрелки.
Малыш перебесится. Успокоится, если не сегодня, то завтра. А лет через пять какая-нибудь Крошка напишет ему прощальное письмо, пообещает броситься с моста, а Малыш почитает, вздохнет с сожаленьем… Как же без сожаленья? С сожаленьем вздохнет… А потом пойдет принимать теплый душ, кончит там, под струей, по-быстренькому. И будут ему все мосты до звезды. «Не стой под струей!» – засмеялась Алена и покатила на работу, в клуб, красивая.
С Троицкого Малыш вернулся на Невский. Он бежал наугад, носился по городу, по безумной хаотичной траектории, от моста до моста, перескакивая ледяные остекленевшие лужи. Мойку, Фонтанку, канал Грибоедова он пробежал. И оттуда опять позвонил.
– Я на мосту! Алена!
– На каком ты мосту? – она вздохнула утомленно.
– Не знаю! Какая разница?
– Как выглядит мост?
– Лошади какие-то… Морды лошадиные…
Малыш вцепился в первого из прохожих:
– Скажите, какой это мост?
– Аничков, – ему ответили.
– Аничков мост! Ален.
– Хорошо, – она сказала. – В Питере много мостов. Не надо на каждом стоять и орать.
– Ты мне не веришь? Ален, ты что, не веришь, что я прыгну?
– Все, мне некогда, я на работу, – она ответила и положила трубку.
Это была ее последняя смена перед отпуском. Алена, как и собиралась, улетела на Сейшелы, о чем свидетельствует очередной магнитик у нее на холодильнике. Она отдыхала от своей ночной жизни десять дней, всего десять дней. И все десять дней Малыш разгружал вагоны в морском порту. С тех пор они больше не виделись. Как-то весной Алена заехала в сервис, протянуть ремень, и там узнала, что Малыш остался в Петербурге. Папа сказал, что ему там понравилось.
Борис и Альберт
1. Альберт
У одного музыканта, у Борис Иваныча, пропал кот. Да, опять у нас коты пропадают, с этим ничего не поделаешь. Кот был сиамский, звали Альберт, не ахти какой красавец, но интеллектом обладал высоким. Прожил он у Борис Иваныча лет десять – и вдруг потерялся. Разумеется, для Борис Иваныча это был стресс, потому что кроме Альберта у него никого не было. С котом он породнился, а семьи и детей никогда не имел. Он даже не представлял себе, что такое обычная семья.
Борис Иваныч жил один в тесной двушке в тихом райцентре. Нельзя сказать, что был он абсолютно одинок, приятели у него были, и даже целый оркестр. Друзья-музыканты к Борис Иванычу относились нежно, как к человеку с большим талантом и хрупкой психикой. Когда-то он играл в симфоническом оркестре, в филармонии Нальчика под управлением Темирканова. «Да, да, того самого Темирканова, у которого брат дирижировал в Петербурге, в Мариинском театре», – Борис Иваныч всегда это уточнял, и музыканты повторяли друг другу: «Да, Боря работал у того самого Темирканова». Для маленького городского оркестра было огромной честью – получить в состав трубача такого высокого уровня.
Почему серьезный музыкант попал в глухомань? Очень просто. Распался Советский Союз, Кабардино-Балкария получила суверенитет, и филармония тоже начала рассыпаться, как все в те времена рассыпалось, без денег и без присмотра.
Темирканов уехал из Нальчика, его пригласил Датский королевский оркестр, многие музыканты тоже потянулись в Европу, только Борис Иваныч вернулся к маме