Да ну кого я обманываю – я всегда была леди Эдит.
Я только что закончила разговаривать с Рондой по «фейстайму» – вернее, совместно изучать висящую над камином в моей комнате картину авторства Эндрю Уайета[13]. На ней на фоне открытого окна развевалась прозрачная занавеска, а в глубине открывался прославленный им пейзаж: поля и волны травы. Под «изучать» я, конечно же, подразумеваю «гадать, сколько она может стоить». Ронда, у которой в доме висит несколько картин, оценила полотно в полмиллиона.
Ужин нам подали довольно простой: пасту, свежие овощи и такой сухой «Совиньон блан», что у меня при первом глотке свело скулы. Лейла с нами не осталась и ушла в свою комнату. Я вообще не видела ее с того момента, как начала интервью с Дороти, и подозревала, что Лейла подстроила это нарочно, чтобы дать нам проникнуться друг другом. Мы разговаривали в основном о книгах и телевидении (нам обоим нравились «Я захватываю замок» и «Хорошая жена», что сулило успешное взаимопонимание). Ужин нам подала пожилая женщина по имени Труди, самая крошечная из людей, что я видывала – ростом в метр сорок. Представляя нас, Дороти стояла позади нее, положив ладони на эфемерные плечи. «Труди я обязана всем, без нее я бы пропала», – сообщила она.
На десерт я получила обязательство о неразглашении, согласно которому мне запрещалось обсуждать суть моей работы до выхода книги, да и потом разрешалось только с коллегами по издательскому делу. Открой я рот перед прессой, придется вернуть каждый заработанный цент.
Я знала, Ронда обидится, что я подписала подобное соглашение, не поставив ее в известность, но я сделала это в качестве жеста доброй воли. Да и позлить Ронду было приятно. Всеми этими соглашениями о неразглашении авторов стращают, но в реальности практически никогда не пускают в дело (по крайней мере, так я убеждаю себя, пока пишу эти самые строки). И двенадцати часов не прошло с того момента, как в моем номере вашингтонского отеля раздался звонок, а я уже ручкалась с Дороти Блин Гибсон. У меня внутри как будто распускался изысканный цветок. Ощущения были безумные – но в кои-то веки безумные в хорошем смысле.
И, возможно, самым приятным в этой ситуации было то, что, сидя на краю своей постели, я позволила себе притвориться, что могла бы похвастаться такими новостями куче людей – да только мне запрещало соглашение.
Ну-ну, что за разговоры о себе такой бедной-несчастной? Не хочу вводить вас в заблуждение по поводу своего одиночества, так что скажу сразу то, что не принято говорить вслух: я горжусь тем, что отказалась от посредственных обедов с посредственными друзьями и от партнера, который не отвечает всем моим требованиям. А эти требования, в свою очередь, свидетельствуют не только о моем высоком к себе уважении, но и о том, что, несмотря на внешние признаки, я еще не сдалась в поисках и друзей, и любви.
И не собираюсь сдаваться.
Часть вторая
Жертва
Глава 10
Я и от природы ранняя пташка, но писательская карьера довела эту склонность до того, что зачастую я просыпаюсь еще затемно. Но не стоит сочувствовать – в это время суток гораздо меньше раздражителей, что в мире вокруг, что у меня в голове. Я просыпаюсь словно бы пустая, но в лучшем смысле этого слова, не опустошенная, а свежая, полная сил. Исправная, если вы понимаете, о чем я, поскольку обычно к ночи накапливаются тысячи досадных мелочей, которые с каждым из нас случаются за день. То есть одного интернета достаточно, чтобы лишить меня душевного равновесия: стоит мне всего лишь проверить почту и немного полистать «Твиттер», как я обнаруживаю, что не могу ни одну мысль удержать дольше двух секунд. Если нужно (тут помогает, например, надвигающийся дедлайн), я могу взять себя в руки, но никогда моя голова не бывает такой ясной, как в первые часы нового дня.
Вот и сейчас, проснувшись, за окном я все еще могла разглядеть звезды. Свесившись с кровати, я подняла с пола ноутбук, который заряжался всю ночь, и взяла его на руки, словно ребенка, которому приснился кошмар и которого нужно обнять. Снег перестал, но я удержала себя от того, чтобы встать и выглянуть в окно, решив, что любоваться видом буду в качестве награды за час – или даже два? – сосредоточенной работы. К тому же в комнате стоял холод, а под одеялом было замечательно тепло.
Я близорука и без очков вижу четко не дальше, чем на десяток сантиметров, поэтому я завела привычку класть под голову подушку и ставить ноутбук на грудь так, чтобы фактически прижимать его подбородком. И хотя из-за этого приходится развести в стороны локти, чтобы печатать, в целом я нахожу подобное сооружение исключительно удобным.
Для начала я набросала несколько заметок и быстро перешла к активному размышлению, вокруг какой идеи закрутить сюжет будущей книги. У меня уже проскальзывала мысль построить повествование по принципу путешествия героя, ну, этой фигни, о которой писал Джозеф Кэмпбелл[14]: когда персонаж поддается зову неведомого и возвращается из своего похода изменившимся человеком. Конечно, речь всегда идет о мужчине, но почему бы не приложить ту же схему к жизни Дороти? «Неведомым» тогда будет мир политики, мир мужчин, по которому она странствует, где-то теряя, где-то обретая, и возвращается со шрамами, а может и с добычей к безмятежной жизни, которую оставила много лет назад…
К тому времени, когда я наконец оторвала взгляд от экрана, руки у меня разболелись, а комнату залил дневной свет. Я отложила ноутбук, откинула одеяло, поднялась и, покручивая запястьями, подошла к окну. И даже зная, что там обнаружу, ощутила, как слегка перехватило дух – как всегда бывает, когда впервые после наступления холодов видишь мир, укрытый белым покрывалом. Но это благоговение уменьшается с каждым последующим снегопадом.
Судя по количеству снега на подоконнике, выпало сантиметров пятнадцать. Окно моей комнаты выходило на заднюю сторону дома, на большое патио с бетонным полом, откуда на зиму убрали мебель. Дальше располагалась небольшая лужайка, а за ней, сколько хватало взгляда, раскинулись леса – должно быть, те самые