– Так ты и есть Вечный, – поняла она.
Эльдар остановился и удивленно уставился на девушку.
– Ну да, – спокойно признал он и хмыкнул: – Я думал, ты уже догадалась. Они сказали, что ты с Вечным «на короткой ноге», так? У тебя здесь близких друзей – по пальцам руки фрезеровщика, а Лена с Женей на вечных никак не тянут. Так о чем я говорил…
– Эльдар, – прервала его Надя. Она, наконец, нащупала тот самый вопрос, который давно должна была ему задать. – Сколько тебе лет?
Он на секунду застыл. Посмотрел в пустую чашку и повернулся к шкафу. Насыпал кофе, залил его еще горячей водой и медленно размешал.
– Думал, ты не спросишь, – вздохнул он и повернулся к Наде. – Тридцать восемь. Хорошо сохранился, скажи?
Девушка уставилась на него в ожидании смеха, но он не улыбался. И, судя по печальной усмешке, не врал. Нет, это не может быть правдой. Видимо, она все еще спит на диване в каморке гардеробщицы, и все это – длинный ночной кошмар.
Надя встала с кровати и подошла ближе. Вгляделась в его лицо, шею, руки. Вспомнила Женю, Никиту, ребят из института, и попыталась их сравнить. Эльдара отличали разве что жуткие выступающие вены на худых руках, но кроме этого он ничем не отличался от парней ее возраста. Тридцать восемь? Одному из ее дядей было столько же, и она тщетно искала между ними сходство. На Эльдаре не было ни следа прожитых лет, ни одного шрамика или пятна, никаких возрастных морщинок, которые остаются навсегда и которые так заметны проницательному женскому глазу. Она проследила взглядом ровную шею, острую линию подбородка, черную щетину и густые волосы. Только на дне темных, почти черных глаз плескалась глубокая тоска, причину которой Надя не могла предположить. Но нет, ему не могло быть почти сорок, не с его работой. Тридцать – да, при условии хорошей наследственности, но и это звучало как выдумка. Как сказка.
– Кощей… – прошептала она уже знакомое прозвище. Теперь оно заиграло на языке совсем иначе. Эльдар кивнул. – Нет-нет-нет, это же невозможно! Тебе не может быть тридцать восемь, ведь…
Она прервалась, оглушенная догадкой. Рассыпавшийся пазл его личности сложился сам собой. Болезненный интерес к трагедии десятилетней давности и одержимость закрытым архивом, участие в событиях, которых не застали Лена и Женя, знакомство со старожилами, даже подчеркнутая вежливость пожилых алкашей и то, как он сразу осадил молоденькую сестренку Жени, которая положила на него глаз… А еще постоянные оговорки, что он живет в Шахтаре «давно», без уточнения, насколько давно, его нежелание говорить о прошлом, ступор, когда она принесла фотографии из кабинета архивариуса и обмолвилась, что это «его фотографии», и скорбь в глазах при взгляде на заголовки старых газет. Такую же Надя видела в глазах Олимпиады при упоминании почившего архивариуса. Скорбь того, кто видел трагедию собственными глазами.
– Ты был здесь десять лет назад, – прошептала Надя. – Когда убили архивариуса. Когда… когда обвалилась шахта.
Она рухнула на кровать. Рассудок отказывался принимать услышанное, но только так образ Эльдара становился цельным и понятным. Все прошлые странности можно было объяснить, если накинуть ему с десяток лет возраста.
Она тяжело вздохнула, все еще пытаясь осознать услышанное.
– Как это вообще возможно? То есть… – уточнила она, отчаянно цепляясь за остатки здравого смысла, – это единственное объяснение, но… Нет, я совершенно ничего не понимаю!
– Кое-что я могу объяснить. Но дай слово, что никому об этом не расскажешь.
– Никому? Я думала, Лена и Женя…
– Те, кто работает в больнице, знают мой настоящий возраст и… некоторые мои особенности. У меня мало друзей, но со временем кое-что становится очевидно всем, тем более в нашей больнице. Но то, о чем я тебе расскажу, знают очень немногие. И чем меньше людей об этом знает, тем лучше.
Надя медленно кивнула. Она все еще не могла уложить в голове то, что все вокруг знали о возрасте Эльдара и хранили это в тайне от нее. Наверное, правильно делали. Скажи ей кто раньше, она бы посчитала это очередной байкой.
– Вряд ли я когда-нибудь решусь хоть кому-то об этом рассказать, – вслух подумала она. – Да никто и не поверит. Я – могила. Слово архивариуса.
Эльдар улыбнулся, но улыбка растаяла, не успев появиться. Он сел на стол, уперся ногами в стул и сглотнул, собираясь с мыслями. Обреченно вздохнул и медленно заговорил, уставившись в кружку с кофе:
– В общем, ты все верно поняла. Я приехал в Шахтар тринадцать лет назад, поселился в этой самой комнате и устроился в больницу по распределению. По специальности я, как ты знаешь, патолог, но рук всегда было мало, а работы – много. Мужиков так и вовсе все время не хватало, фельдшеры тогда все девчонки были, поэтому я им еще на скорой помогал, образование позволяет. Вот и в тот день помочь решил. Пришел вызов с шахты. Травма на производстве, редко, но бывало. А куда девочкам взрослых мужиков таскать? Ну мы собрались с врачами и санитарами да поехали…
Надя поняла, про какой день он говорит. По спине поползли мурашки. Она крепче обхватила чашку с остывающим кофе, но не осмелилась сделать глоток, чтобы не издать лишний звук. Эльдар не поднимал взгляд от своей, с трудом подбирая слова.
– Сначала все было нормально. Мы нашли пострадавшего, сообщили в больницу, собрались его поднимать, а потом… Что-то случилось. Что-то страшное. Сколько раз пытался вспомнить, понять, что это такое было, – не могу, все как в тумане.
Он поднял голову и повернулся к стене. Взгляд был устремлен куда-то далеко, сквозь стены, на те самые горы.
– Ты там не была и не видела этого, но шахта до сих пор стоит, все такая же, словно ничего не было. А в тот день, я готов поклясться, вся гора рухнула нам на головы. Я почти ничего не видел, только слышал грохот и крики и думал, какой из этих валунов убьет меня. Или меня завалит и я сдохну в агонии от удушья? Или воздуха будет хватать и меня ждет медленная смерть от обезвоживания? Я так не хотел умирать… Эгоистично, скажи? Это, наверное, была единственная мысль в моей голове. Я слушал, как мир вокруг разваливается, и думал: «Почему я? Я слишком молод, чтобы умирать!»
Надя боялась даже пошевелиться. Вздохнув, Эльдар ссутулился и снова опустил взгляд в чашку.
– И я не умер. То есть это тогда мы так подумали. Все говорили, что я в рубашке родился – вытащили из-под завалов целехоньким. Легко отделался.
На последних словах он злобно хмыкнул,