Согласно марксистской теории, подобная революция может произойти не в любой момент и не в любой стране, а только там и тогда, где и когда рабочий класс достаточно силен и сознателен. А это означает, что революция возможна лишь в развитых странах с высокой степенью индустриализации и урбанизации, где численность крестьянства резко сократилась, а численность рабочего класса возросла, где появились многонаселенные мегаполисы, в которых и разразятся революционные бои. Более того, поскольку (как показал опыт некоторых революций прошлого) терпящий поражение режим может получить поддержку со стороны соседних капиталистических стран, необходимо международное объединение сил рабочих, восставших против буржуазии. Революция может победить лишь в том случае, если она произойдет одновременно в ряде высокоразвитых государств, а следовательно, буржуазия одних стран, поглощенная собственными заботами, не сможет оказать помощь буржуазии других стран. В качестве практического вывода из марксистской теории возник тезис о необходимости мировой революции. Хотя на практике, конечно, предполагалось, что для революционной победы рабочего класса достаточно достижения одновременного успеха не по всему свету, а лишь в нескольких ключевых европейских государствах.
Итак, согласно ортодоксальному марксизму, социалистическая революция в России никак не могла победить. Во-первых, потому, что наша страна была преимущественно крестьянской, с не слишком развитыми городами и с малой численностью рабочего класса. А во-вторых, потому, что победа революции в одной стране в принципе исключена. Однако Владимир Ленин и Лев Троцкий сильно трансформировали марксистскую теорию. Они повернули ее так, чтобы обосновать возможность осуществления радикальных преобразований именно в России. Согласно этой реформированной теории, социалистическая революция начинается не обязательно там, где высокоразвитые производительные силы вступают в противоречие с отсталыми (капиталистическими) производственными отношениями, а там, где в силу определенных частных причин возникла революционная ситуация. Там, где комплекс противоречий, разрывающих страну на части, обострился сильнее обычного, где низы, как отмечал Ленин, уже не хотят жить по-старому, а верхи не могут ими по-старому управлять. Именно такой страной большевики считали Россию.
Корректировки, внесенные Лениным и Троцким в марксизм, были столь радикальны, что фактически ничего не оставляли от теории как таковой. Однако надо признать, что именно Ленин с Троцким, а не старые теоретики марксизма лучше понимали, как на практике разрушаются режимы. То есть какое значение для революции имеет комплекс накопившихся в обществе противоречий, в том числе тех, которые не имеют непосредственного отношения к классовой борьбе рабочих с буржуазией (в частности, противоречий межэтнических, межрегиональных, межпоколенческих). Русская революция подтвердила правоту Ленина и Троцкого. Падение старого режима произошло там, где сплелись десятки неразрешимых проблем, а вовсе не там, где производительные силы достигли самого высокого уровня развития.
При этом партия Ленина была марксистской, а влияние марксизма на умы многих российских интеллектуалов (не только большевиков) — чрезвычайно сильным. Любые корректировки, вносимые в теорию, должны были каким-то образом состыковываться с ее основами. Поэтому наши вожди не отказались от концепции мировой революции, а лишь сформулировали так называемую концепцию «слабого звена». Она утверждала, что революция поначалу должна совершиться в стране, являющейся наиболее слабым звеном в большой цепи капиталистических (империалистических) государств, но затем обязательно распространиться повсюду, где производительные силы переросли буржуазные производственные отношения. Россия в представлении Ленина и Троцкого была как раз таким слабым звеном. Но для того чтобы социалистическая революция победила, процесс, начавшийся в России, должен был получить развитие в других европейских государствах. На практике это означало, что революция из нашей страны должна быть перенесена как минимум в Германию — страну высокоразвитую, урбанизированную, промышленную, обладающую многочисленным сильным пролетариатом и при этом территориально расположенную сравнительно неподалеку (в отличие, скажем, от Англии).
Четко и лаконично эта идея выражена в работе Троцкого «Перманентная революция», где он отметил, что сохранение достижений пролетарской революции в национальных рамках может быть лишь временным режимом, хотя бы и длительным, как показывает опыт Советского Союза. Однако, по мнению Троцкого, при изолированной пролетарской диктатуре противоречия, внешние и внутренние, растут неизбежно вместе с успехами. Оставаясь и далее изолированным, пролетарское государство в конце концов должно пасть жертвой этих противоречий. Поэтому выход для него состоит только в победе пролетариата передовых стран.
Таким образом, специфической особенностью русской революции была не особая разрушительность, особая жестокость или особая непримиримость сторон. Разного рода революционных ужасов хватало в истории многих стран мира — Англии, Франции, Испании, Мексики, Китая… Специфической особенностью нашей истории после победы большевиков стало формирование в новых коммунистических элитах представления о том, что революция не может остановиться, что она должна стать перманентной, что мы находимся лишь на первой ее стадии и должны обязательно готовиться к продолжению. Причем продолжения этого нельзя избежать, поскольку оно предопределено историческими законами, открытыми Марксом, Энгельсом и Лениным. Именно с этих позиций следует взглянуть на экономическое развитие СССР и на то, какую экономику пришлось реформировать в 1980–1990-е годы.
Обычная, «нормальная», если можно так сказать, революция рано или поздно кончается (как показывал богатый европейский опыт), а революционные власти трансформируются, «бронзовеют» и начинают стремиться не к мифическим идеалам, а к конкретным земным благам. Это понимали многие русские люди в начале 1920-х. Соответственно, частью отечественной интеллектуальной элиты последствия русской революции не воспринимались трагически. Так, авторы эмигрантского сборника «Смена вех», вышедшего в июле 1921 года, полагали, что победившие в России большевики могут рано или поздно стать «нормальными» прагматичными правителями. Сменовеховство было естественной, рациональной реакцией образованных людей на свершившиеся события. Исторический опыт революций показывал, что это, бесспорно, ужас, но отнюдь не ужас без конца.
Сменовеховец Юрий Ключников считал, что после Ленина не будет других радикалов в большевистском руководстве. Отныне надолго или навсегда, полагал он, покончено со всяким революционным экстремизмом. За отсутствием почвы для него. За ненадобностью. По мнению Ключникова, к началу 1920-х фактически завершился длиннейший революционный период русской истории. В дальнейшем должен был открыться период быстрого и мощного эволюционного прогресса.
Вывод Ключникова разделяли многие современники. Он представлялся вполне логичным, причем другие сменовеховцы подтверждали его сравнением российской жизни с Великой французской революцией, которая трансформировалась от ужасов якобинского террора к прагматизму Термидора, Директории и наполеоновского правления. Николай Устрялов приводил мнение Наполеона, считавшего Робеспьера способным изменить весь свой образ действий в случае, если бы ему удалось удержать власть. В свете