Увы, сменовеховские интеллектуалы не принимали во внимание того, что для коммунистических интеллектуалов революция отнюдь не завершилась. Революция, конечно, — это не ужас без конца, однако конец еще очень далек, и ради того, чтобы к нему прийти, следует совершить немало разного рода ужасов. Одним из важнейших элементов политики большевиков после прихода к власти было стремление стимулировать развитие революции в Германии, а по возможности и в других странах — Чехословакии, Венгрии, Румынии, даже в Италии, не говоря уж о Польше. Этим, в частности, определялось движение войск Михаила Тухачевского на Польшу в 1920 году. Красноармейцы стремились на штыках нести счастье всему человечеству, раздувая пожар мировой революции. Добейся тогда Тухачевский успеха, пройди он со своими войсками от Вислы до Одера, германских рабочих можно было бы поддержать непосредственно красноармейскими штыками. Однако штыки эти не смогли довести советскую власть даже до Вислы. Поляки, разгромившие Тухачевского и свершившие так называемое «чудо на Висле», предотвратили непосредственное слияние российских и германских революционных сил.
Тем не менее в дальнейшем советские власти пытались решить те же задачи иными методами. С одной стороны, им пришлось признать, что какое-то время СССР неизбежно будет существовать в одиночку, находясь во враждебном окружении. В связи с этим возникла теория построения социализма в отдельно взятой стране. Но, с другой стороны, проблема выживания одинокой социалистической страны во враждебном окружении не снималась с повестки дня. Страх империалистической агрессии оставался. Мирная передышка рассматривалась лишь с точки зрения подготовки к новой войне, которая неизбежно должна была наступить. А потому деятельность Коминтерна была призвана способствовать усилению революционных сил в различных государствах мира. А СССР как единственная опора этих сил готов был использовать свои внутренние ресурсы для того, чтобы зарубежные коммунисты получили возможность совершать социалистические революции.
С наших сегодняшних прагматичных позиций подобная растрата ресурсов в бедной стране, едва преодолевшей ужасы Гражданской войны и гиперинфляции, видится чуть ли не безумием. Или, во всяком случае, действием иррациональным, противоречащим здравому смыслу. Но для советской элиты, опиравшейся на марксизм, деятельность Коминтерна представлялась чрезвычайно важной, поскольку без нее невозможно было довести до конца главное дело их жизни. Собственно говоря, без этого невозможно было, как тогда представлялось, даже выжить во враждебном окружении. Правоверные коммунисты бредили мировой революцией и готовы были принять в ней самое активное участие.
Если довести до логического конца представления о перманентной революции, то надо признать неизбежным стремление западных империалистов задавить силой молодую Советскую республику. В ортодоксальном марксистском сознании того времени господствовало представление, что борьба мира капитала с миром труда идет не на жизнь, а на смерть. Поскольку восстание рабочего класса развитых стран, по Марксу, объективно обусловлено развитием производительных сил и поскольку Советская Россия, по Ленину, является своеобразной базой, обеспечивающей это восстание, империализм в целях самосохранения должен рано или поздно осуществить интервенцию против молодой социалистической республики. Хорошо подкованные теоретически марксисты полагали, что капиталисты стран Запада не дураки, чтобы сидеть и ждать, пока мускулистая рука пролетариата поднимется по всему миру и ярмо деспотизма разлетится в прах.
На самом деле политические лидеры европейских капиталистических стран не обязаны были думать о будущем человечества именно в марксистских категориях. И, соответственно, не обязаны были так уж страшиться перманентной революции. Им в тот момент хватало собственных проблем. В частности, они были озабочены повышением эффективности экономики, которая после мировой войны толком не хотела приходить в порядок. Однако для понимания курса, который взяли на вооружение в СССР, важно не то, что думали западные лидеры, а то, как складывалось представление о мотивах их деятельности в головах лидеров советских. Эти головы не могли допустить представления о долговременном мирном сосуществовании двух социальных систем. Подобное представление утвердилось лишь в брежневскую эпоху, когда практически перевелись искренне верующие марксисты. А до тех пор пока таковые доминировали в советской элите, господствовало представление: либо мы их, либо они нас. Война должна была обязательно начаться в обозримой перспективе, поскольку отсутствие войны противоречило марксистско-ленинской теории. Истинность этой теории коммунистической элитой не оспаривалась. Она верила во враждебное окружение сама и соответствующим образом выстраивала систему пропаганды и агитации. Многие советские граждане видели себя в то время защитниками осажденной крепости, обложенной со всех сторон врагами, желающими их раздавить. Стране требовалось превратиться в огромный военный лагерь. Это был не вопрос выбора стратегии, но, как представлялось тогда значительной части советской элиты, вопрос элементарного выживания в капиталистическом окружении. Либо ты спровоцируешь мировую революцию, либо подвергнешься интервенции.
«Гремя огнем, сверкая блеском стали…»
Поскольку Советская страна ощущала себя державой, противостоящей всему миру капитала и вынужденной готовиться к обороне от агрессии империалистов, Сталин стал осуществлять широкомасштабную индустриализацию. Суть сталинской индустриализации состояла вовсе не в том, чтобы создать промышленность в аграрной стране. Нормальная индустриализация в царской России уже давно осуществлялась и особенно активно шла в последние четверть века перед революцией благодаря Великим реформам Александра II (особенно — отмене крепостного права), финансовой реформе Сергея Витте и аграрной реформе Петра Столыпина. Сталин продолжил начатый до него процесс, но особый акцент сделал на милитаризации страны, и это имело долгосрочные печальные последствия.
Дело в том, что стандартная индустриализация основывается на спросе населения и создает тяжелую промышленность лишь в той мере, в какой отрасли, работающие на потребительский рынок, предъявляют спрос на машины и оборудование.
Базой для классической индустриализации, происходившей в Англии XVIII века, стало создание хлопчатобумажной промышленности. Новые, удобные, практичные и сравнительно недорогие ткани пользовались спросом у населения и активно экспортировались за рубеж (в том числе в английские колонии). Для того чтобы развивать хлопчатобумажную промышленность, бизнес стал предъявлять спрос, с одной стороны, на оборудование, а с другой — на топливо. Импульс к развитию получили машиностроение и металлургия, угольная промышленность и транспорт. Сначала по всей Англии рыли каналы для транспортировки промышленных грузов, а в XIX веке их постепенно стали заменять железные дороги, которые использовались и для грузовых, и для пассажирских перевозок. Ну и, конечно, развивался океанский флот, который был необходим как для импорта хлопка из