— Скорее прикажет твоим стопам в качестве наказания отдраить до блеска всё оружие в арсенале. Без рук.
— Жестоко, — вздохнула она. — Но справедливо.
Она помолчала, наблюдая, как искры от костра взвиваются вверх, чтобы погаснуть в холодном ночном воздухе.
— Эй, Дзюн, — начала она неожиданно серьёзно. — А о чём ты думаешь, когда вот так сидишь и молчишь? Кажется, будто ты где-то далеко.
Дзюнъэй не ответил сразу. Он смотрел на огонь, и пламя отражалось в его тёмных глазах, разжигая в них что-то давно забытое. Его мысли унеслись далеко от этой пещеры, от запаха дыма и звуков долины. Они перенесли его в место, где пахло совсем иначе: кислым запахом гниющих отбросов, пылью и страхом. Небольшой городок на окраине владений Уэсуги. Ему было лет семь. Он не помнил своего имени. Его звали «Эй» — просто междометие, крик, чтобы привлечь внимание.
Он копошился на задворках харчевни, у большой помойной ямы, где крысы были его главными конкурентами. Его глаза, острые и быстрые, выискивали в груде объедков хоть что-то съедобное: обглоданную кость с остатками хряща, подгоревшую рисовую корочку, подгнивший фрукт. Его мир был маленьким и голодным. Его главным навыком было умение быть невидимым, растворяться в тени, когда мимо проходили взрослые, способные отшлёпать его или пнуть просто так, для смеха.
Однажды за ним погнался поварёнок с ножом для разделки рыбы. Эй украл почти целую лепёшку, оставленную по недосмотру на подоконнике. Он бежал, чувствуя, как колотится его маленькое сердце, заскакивал в узкие проходы между домами, зарывался в кучу вонючего тряпья. Он затаился, замер, слившись с мусором, и поварёнок пробежал мимо, даже не заметив его.
Когда опасность миновала, Эй выбрался, отряхиваясь. И тут он увидел Его. Незнакомца. Мужчину в простой, но чистой одежде странствующего торговца. Он стоял и смотрел на него. Не с гневом, не с отвращением. С интересом. С оценкой.
— Ловко ты это сделал, — сказал незнакомец. Его голос был спокойным, без эмоций.
Мальчик замер, сжимая в руке украденную лепёшку, готовый снова бежать.
— Не бойся. Я не заберу твой ужин. — Мужчина сделал паузу. — Ты часто так прячешься?
Эй молча кивнул.
— А если бы это был не поваренок, а самурай? С длинным-длинным мечом? Смог бы ты спрятаться и от него?
Мальчик задумался на мгновение, потом снова кивнул, уже с большей уверенностью.
— Интересно, — произнёс незнакомец. — А есть ли у тебя дом? Семья?
На этот раз последовало молчание и покачивание головой.
— Хочешь, я покажу тебе место, где тебя не будут бить? Где всегда будет еда? Где ты научишься прятаться так, что тебя не найдёт даже сам сёгун? Где тебя научат делать то, что почти никто не умеет?
Это предложение показалось мальчику самой невероятной, самой прекрасной сказкой на свете. Еда. Безопасность. Цель. Он снова кивнул, уже не раздумывая.
Незнакомец, который позже представится как Хитоси, разведчик клана Тенистой Реки, протянул руку. Не чтобы ударить, а чтобы вести. И мальчик по имени Эй взял её. Его старая жизнь закончилась в ту же секунду.
— Дзюн?! — в его ухе прозвучал голос Акари, и видение рассыпалось.
Он моргнул, снова увидев перед собой костёр и её любопытное лицо.
— Ты тут, а тебя нет. Уносишься в страну грёз? Делись, не жадничай.
— Вспоминал, как я получил своё имя, — тихо сказал Дзюнъэй.
— А, — Акари отломила кусок жареного батата и протянула ему. — Это интересно. Мне всегда было любопытно. Откуда ты? Со стороны, это видно.
— Со стороны? Что видно?
— Ну, не знаю. То, что ты всё обдумываешь. Смотришь на задание не как на приказ, а как на… доску с обливными шашками. У тех, кто родился здесь, такого нет. Для нас это просто работа. Как дышать.
Дзюнъэй взял батат. Он был тёплым и сладким.
— Меня нашли в городе. Я был никем. Без имени. Хитоси… старик Хитоси, ты его знаешь, он сейчас на покое… он дал мне всё. Еду. Кров. Имя. «Чистая Тень». Для меня клан — это всё. Это единственная семья, которая у меня есть. — Он замолчал, пережевывая пищу. — Но иногда… иногда я думаю, ради чего всё это? Мы выполняем приказы. Иногда они правильные. А иногда…
— А иногда мы возвращаем сбежавших дочерей их любящим папочкам, — с сарказмом закончила за него Акари. — Ну и что? Они платят. Мы делаем. Всё просто. Не надо усложнять.
— Для тебя это просто? — посмотрел на неё Дзюнъэй.
Акари пожала плечами.
— Я родилась здесь. Мой отец был ниндзя. Моя мать была ниндзя. Они погибли на задании, когда мне было пять. Для меня нет «снаружи». Весь этот большой мир с его даймё, самураями и глупыми девчонками, которые бегают от пап, — это просто… декорации. Наша работа — делать то, что нам говорят. Долг. Честь клана.
— Но где в этом наша честь? — тихо спросил Дзюнъэй. — В том, чтобы обманывать и похищать?
— Наша честь — в том, чтобы быть лучшими! — её глаза вдруг вспыхнули. — Чтобы, когда клану что-то нужно, он мог положиться на нас. Чтобы наше слово — слово Тенистой Реки — что-то значило. Чтобы нас боялись и уважали. Ты думаешь, самураи лучше? С их «честью» они режут друг друга и грабят деревни. Мы хотя бы честны в своём бесчестии.
Она сказала это с такой искренней, непоколебимой верой, что Дзюнъэй не нашёл, что возразить.
— Может, ты и права, — он снова уставился на огонь. — Просто… иногда быть просто тенью оказывается сложнее, чем я думал.
— Потому что ты думаешь слишком много, — Акари ткнула его локтем в бок, уже снова возвращаясь к своему обычному настроению. — Вот в чём твоя проблема. Перестань шевелить извилинами и просто делай, что велят. Смотри — живы же пока. И с ногами всё в порядке. Ну, почти.
Она встала, потянулась так, что у неё хрустнула спина.
— А теперь, если твои философские муки закончились, пойдём спать. Завтра старина Сота снова будет пытаться утопить нас в той чёртовой реке. А я хочу быть в форме, чтобы дать ему достойный отпор. Хотя бы во сне.
Она ушла, оставив его у огня. Дзюнъэй остался сидеть, слушая, как потрескивают угли. Он чувствовал благодарность к клану. Верность. Но где-то глубоко внутри, под грузом долга и обучения, шевелилось крошечное, упрямое семя сомнения. Семя, которое искало не только свет, чтобы отбросить тень, но и почву, чтобы прорасти во что-то своё.
* * *
Их вызвали к Оябуну на следующее утро. Мудзюн сидел за своим низким столиком, а перед ним на грубой ткани лежал предмет, от которого захватывало