— Господин, это клевета! — голос Фудзиты дрожал, срываясь на фальцет. — Моя печать всегда при мне! Я… я не выпускаю её из рук! Это искусная подделка!
— Подделка? — Уэсуги медленно поднял со стола один из листов и поднёс его к самому лицу Фудзиты. — Я видел тысячи оттисков твоей печати за эти годы. Я знаю каждую щербинку на нефрите, каждый след от резца. Это он. Или печать, выточенная богом-кузнецом. Где твоя?
Фудзита судорожно полез за пазуху, дрожащими руками достал футляр и показал свою печать. Уэсуги взял её, сравнил с оттиском на бумаге. Идеальное совпадение. Мастерская работа Дзюнъэя не оставляла сомнений.
— Объясни, — повторил Уэсуги, и в его голосе зазвучала смертельная опасность, — почему человек, которого ты назвал своим агентом в Каи, на допросе сказал, что получал указания именно от тебя? Почему он, умирая, просил передать тебе, что «дело сделано»?
— Я не знаю этого человека! Клянусь! Это провокация Такэды!
— Такэда? — Уэсуги усмехнулся, и это было страшнее любого крика. — Такэда казнил моих шпионов у себя в замке! И мой человек слышал, как его начальник охраны говорил, что их раскрыли благодаря «уликам, предоставленным предателем Фудзитой»! Он ликвидировал их, чтобы замести следы! Ты работал на него, а потом решил избавиться от свидетелей!
Логическая ловушка, выстроенная Такэдой, захлопнулась. Любое оправдание Фудзиты лишь затягивало петлю на его шее. Его запирающиеся, путаные ответы, его паника — всё это в глазах Уэсуги выглядело доказательством вины. Его искреннее непонимание и ужас воспринимались как верх актёрского мастерства. В какой-то момент, пытаясь доказать свою преданность, он так размахивал руками, что задел рукавом вазу с дорогими сладостями, стоявшую рядом. Позолоченная ваза с грохотом покатилась по полу, рассыпая изысканные рисовые пирожные. Одно из них, с розовой глазурью, прилипло к лбу одного из суровых самураев охраны, смотрящего в пространство. Тот не дрогнул и глазом, продолжая хранить каменное спокойствие, со сладким пятном на лице, добавляющим сюрреалистичный штрих к трагикомедии ошибки.
Уэсуги наблюдал за этим фарсом с лицом, выражающим всё нарастающее презрение. В его мире чести и прямолинейности такая «жалкая игра» была отвратительна.
— Довольно, — его голос прозвучал, как удар гонга, завершающий представление. Он поднялся. Его фигура, обычно не такая внушительная, казалась сейчас заполнившей весь зал. — Я видел трусов. Видел глупцов. Видел жадных людей. Но я никогда не видел предателя, который бы так унижал себя, пытаясь избежать справедливости.
Фудзита замер, смотря на него в ужасе, с глазами, полными слёз.
— Ты служил мне много лет. За это я дарую тебе последнюю милость, которой ты не заслуживаешь. Ты совершишь сэппуку. Твоё имя будет стёрто из хроник. Твоя семья будет изгнана, но их жизни я пощажу. Таков мой приговор.
Он повернулся спиной, демонстрируя полное окончание разговора. Дело было закрыто.
Советника Фудзиту, бывшего вторым лицом в клане, повели прочь. Его карьера и жизнь были разрушены мастерской работой тени, которой он даже никогда не видел.
* * *
Весть о самоубийстве Фудзиты и признании им вины (официальная версия, дабы сохранить лицо клана Уэсуги) достигла Каи быстрее, чем скаковая лошадь. В замке воцарилась атмосфера не столько ликования, сколько глубочайшего облегчения. Угроза большой войны, казалось, отступила.
Такэда Сингэн действовал без промедления. Пока в стане Уэсуги царили смятение и разброд, он повторно отправил к Уэсуги Кэнсину парламентёров с предложением не просто перемирия, а по-настоящему великодушного мира. Он предлагал вернуть несколько приграничных форпостов, о которых годами шли споры, установить совместный контроль над торговым путём через перевал Дзао и даже предложил символическую дань рисом в качестве жеста доброй воли.
Для Уэсуги, чья гордость была ранена внутренним предательством, а армия ослаблена неразберихой, это предложение стало неожиданным выходом. Принять его — значило спасти лицо и стабилизировать положение. Отвергнуть — выглядеть недалеким упрямцем и рискнуть ввязаться в войну, к которой был уже не готов. Уязвлённый, но практичный, Луч Дракона скрепя сердце согласился. Хрупкий, зыбкий мир был заключён.
В кабинете Такэды пахло свежей тушью и бумагой. Операция была завершена, настало время для её разбора.
— Мы достигли цели, — констатировал Такэда, откладывая только что подписанный проект договора. — Угроза нейтрализована. Война предотвращена. Враг ослаблен и надолго занят внутренними проблемами. Это блестящий успех.
Он посмотрел на Дзюнъэя, неподвижно стоявшего в своем привычном углу. Но теперь между ними не было иллюзий.
— Но для тебя цена оказалась высока, — продолжил Такэда, его голос лишился стратегической холодности и приобрёл оттенок чего-то, почти похожего на уважение и сожаление. — Ты потерял свой дом. Свою семью. На тебя объявлена охота. Ты стал изгоем ради мира на земле, которую даже не считаешь своей.
Дзюнъэй молчал. Что он мог ответить? Да, он победил. Но он чувствовал лишь пустоту и глухую, давящую усталость, как после долгой болезни. Он спас тысячи жизней, но его собственная жизнь, какой он её знал, была окончена.
Вечером того же дня он поднялся на самую высокую башню замка Каи. Оттуда открывался вид на долину, уходящую вдаль, к границам владений Уэсуги. Внизу, у главных ворот, готовился к отбытию отряд парламентёров с драгоценным свитком договора. Блеск их доспехов в последних лучах солнца кажется таким хрупким, таким ненадёжным. Один неверный шаг, одно неверное слово — и всё это рухнет.
Он не услышал шагов, но почувствовал присутствие. Рядом с ним возник Такэда. Он стоял, слегка откинув голову, наблюдая за тем же видом.
— Мир, — произнёс он задумчиво. — Странная штука. Его нельзя завоевать мечом. Его можно только выстроить. Иногда — из обмана и теней. — Он повернулся к Дзюнъэю. — Тень может не только скрывать, но и защищать от палящего солнца. Ты создал такую тень, Дзюнъэй. Тень, под которой могут отдохнуть тысячи. Теперь тебе нужно решить, что делать с этой новой силой. Куда направить свою тень дальше.
В этот момент к ним поднялся, запыхавшись, адъютант Хосидзима. Он нервно кашлянул и протянул Такэде ещё один свиток.
— Отчёт о затратах на операцию «Расколотый свиток», господин. По вашем приказу, полный подсчёт.
Такэда поднял бровь и развернул свиток. Он пробежался глазами по колонкам цифр.
— Две сети из конского волоса… тридцать фунтов липкой смолы… испорченная бумага для черновиков… снотворные препараты… — он водил пальцем по списку, а на его лице появлялось всё более невозмутимое выражение. Наконец, он