— Эффективно, — сухо заключил он. — Дешевле, чем содержание моей армии на поле боя в течение одного дня. И несравнимо меньше крови. Учтите это в будущих бюджетных раскладах, Хосидзима.
Адъютант, ожидавший выговора за «бесполезные» траты, растерянно заморгал, покраснел и, бормоча что-то о «гениальной экономии», поспешно ретировался.
Такэда и Дзюнъэй снова остались одни. Над ними простиралось темнеющее небо, усеянное первыми звёздами. Где-то там, в горах, была Долина Тенистой Реки. Дом, в который нельзя было вернуться.
Глава 11
Воздух в кабинете Такэды наконец-то потерял вкус пороха и напряжения последних недель. Пахло лишь древесиной, воском и слабым ароматом свежезаваренного чая. Парламентёры с подписанным договором ускакали в сторону владений Уэсуги, и теперь можно было подвести итоги.
Такэда сидел за своим столом, не как стратег, планирующий сражение, а как шахматист, анализирующий сыгранную партию. Его взгляд был задумчивым.
— Операция «Расколотый свиток» завершена, — констатировал он, перебирая в руках пустую чашку. — Угроза нейтрализована. Война предотвращена. Фудзита мёртв. Уэсуги надолго увяз во внутренних разборках. Кажется, мы должны праздновать победу.
Он замолчал, его взгляд стал отрешенным, устремлённым куда-то вдаль, за стены замка.
— Странно, — произнёс он вдруг, и в его голосе прозвучала лёгкая, но настораживающая нота недоумения. — Макимура. Он был сегодня на совете. Вёл себя… неестественно тихо.
Дзюнъэй, стоявший в своей привычной позе «слепого» комусо в углу, чуть повернул голову, давая понять, что слушает.
— Он должен был бы бушевать, — продолжил Такэда, обращаясь скорее к самому себе. — Он всегда выступал против любого компромисса с Уэсуги. Он должен был бы назвать перемирие слабостью, клеймить мою «мягкотелость», требовать продолжения войны пока мы сильны… А он молчал. Кивал. Соглашался. Его молчание звенит громче любого крика.
Из-под корзины тэнгая прозвучал тихий, ровный голос Дзюнъэя:
— Змея, которую спугнули, не кусает сразу. Она затаивается, чтобы укусить вернее. Макимура лишился своего внешнего клыка — Фудзиты. Война, ради которой он всё затевал, сорвалась. Его план рухнул. Теперь он в панике и перегруппировывает силы. Молчание — его новая стратегия.
— Его цель не изменилась, — заключил Такэда, и его глаза сузились. — Убрать меня. Стать регентом при моём сыне. Ослабить клан изнутри, чтобы стать марионеткой в чужих руках или править самому. Мир ему невыгоден. Он лишает его предлога для усиления своей власти. Один змей убит. Второй притворился мёртвым, но его жало всё ещё опасно. Мы вынудили его затаиться. Теперь нам нужно выманить его и добить. Но сделать это чисто. Без слухов, без намёков на междоусобицу.
Он откинулся на спинку кресла, и на его лице появилась тень усталой улыбки.
— Значит, спектакль продолжается. На сей раз — для внутренней аудитории.
План, который предложил Такэда, был гениален в своей простоте и коварстве. Он назвал его «Приманка для Змея».
На следующее утреннее совещание с генералами и советниками Такэда явился несколько помятым. Его движения были чуть замедленными, взгляд — уставшим. Когда Макимура, сияя подобострастием, начал доклад о поставках зерна, Такэда вдруг прервал его… неестественно громким, затяжным зевком.
Дзюнъэй, находившийся у двери в образе комусо, замер. Зевок был настолько искусно наигранным, таким театральным и неуместным, что ему стоило титанических усилий не фыркнуть под своей маской. Он видел, как плечи одного из старых генералов затряслись от сдерживаемого смеха.
— Прошу прощения, Макимура-доно, — сказал Такэда, смахнув несуществующую слезу с глаза. — Нервы… эти последние недели… они истощили меня больше, чем я думал. Голова отказывается соображать. — Он сделал паузу, демонстрируя все признаки «упадка сил». — Я делегирую вам полномочия по урегулированию всех внутренних текущих вопросов. Отчеты о запасах, ремонт дорог, распределение средств для крестьян… решайте всё это сами. Вызывайте меня только в случае крайней необходимости.
Лицо Макимуры просияло. Он пытался сохранить маску скромности, но его глаза выдавали неподдельный восторг и торжество. Он почтительно склонился в глубоком поклоне, который длился немного дольше необходимого.
— Вы оказываете мне великую честь, господин! Я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие и оградить ваш покой!
Его голос звучал так сладко и подобострастно, что у нескольких присутствующих непроизвольно передёрнулись плечи. Это была настолько кричащая лесть, что даже самые наивные из советников почувствовали неловкость.
Такэда кивнул с искренней благодарностью и отпустил совет, сделав вид, что его клонит в сон.
Когда все разошлись, Дзюнъэй остался в пустом зале. Он смотрел на опустевшее место правителя. Приманка была брошена. Теперь оставалось ждать, когда жажда власти и ощущение безнаказанности заставят змея высунуть голову из укрытия и совершить роковую ошибку.
* * *
Следующие несколько дней Дзюнъэй провёл в роли призрака, неотступно следующего за Макимурой. Он стал тенью его тени, дыханием за его спиной, шелестом листа за окном его кабинета. Он наблюдал, как советник, окрылённый новыми полномочиями, раздаёт указания, принимает доклады, ведёт себя с необычной важностью. Но для глаз ниндзя его осторожность была кричащей. Макимура избегал писать что-либо, предпочитая устные распоряжения. Его встречи с подчинёнными были краткими и проходили в людных местах — во дворе, в коридорах, где трудно было подслушать.
Он был хитер, как старая лиса. Но у каждой лисы есть нора.
Слабость Макимуры заключалась не в жадности или сладострастии, а в его тщеславии. Он, выходец из небогатого самурайского рода, обожал роскошь и искусство, словно компенсируя былую ущемлённость. Его личные покои, в отличие от аскетичного кабинета, напоминали сокровищницу. Шёлковые ковры, резные ширмы, дорогие вазы. И главная его гордость — потайной альков за движущейся панелью с изображением летящих журавлей, где он хранил свою личную коллекцию.
Проникнуть туда было задачей на грани невозможного. Макимура, параноидально боявшийся шпионов, защитил свой тайник хитроумными ловушками. Дзюнъэю пришлось потратить целую ночь, чтобы обойти их: невидимые нити с ядовитыми иглами, натянутые на уровне щиколотки; доска в полу, которая проваливалась под весом больше веса кошки; сложный замок на самой панели, который пришлось вскрывать, вися вниз головой в тесном пространстве между стеной и шкафом.
Внутри алькова пахло сандалом и старыми чернилами. Воздух был неподвижен. На полках лежали бесценные свитки каллиграфии, на стенах висели шёлковые кимоно, расшитые золотыми нитями. Дзюнъэй, игнорируя сокровища, вёл методичный поиск. Он искал дневники, шифрованные записи, что-то личное.
* * *
И он нашёл. Не грубые намёки, а изощрённое доказательство. На отдельной полке лежал потрясающей красоты свиток с поэмой знаменитого мастера. Макимура, видимо, любовался им перед сном. Дзюнъэй собирался уже отложить его, когда его глаз, тренированный замечать несоответствия, уловил странность. Иероглифы в нескольких строчках казались чуть более угловатыми, их штрихи — чуть