Кумао, человек железных нервов, в ярости швырнул чашку об стену. Фарфор разлетелся на тысячи осколков, а коричневое пятно на камне выглядело как насмешка.
С этого момента охота превратилась в невыносимую дуэль нервов. Кумао продолжал свои психологические атаки, но теперь в них сквозила злоба и отчаяние. А Дзюнъэй парировал их с ледяным спокойствием, отвечая то пакетиком ароматных лечебных трав, подброшенным в карман плаща Кумао, то идеально сложенной из бумаги фигуркой журавля — символом долголетия и мира.
Юмор ситуации, абсолютно чёрный и оценённый лишь ими двумя, заключался в том, что их тихая война стала напоминать странный, извращённый ритуал ухаживания. Один оставлял угрозы и намёки на смерть, другой — заботу о здоровье и пожелания душевного покоя. Охотник и жертва поменялись ролями, даже не вступив в прямой контакт.
* * *
Терпение Кумао лопнуло. Игры разума, изысканные чаи и бумажные журавлики довели его до точки кипения. Он был бойцом, а не философом. Ему нужен был осязаемый результат — доказательство, которое можно было бы положить к ногам Оябуна. И он понял, что нужно бить не по Дзюнъэю, а по тому, что тот защищает — по его хитрой операции с Такэдой.
Его шанс представился, когда Дзюнъэй, вызванный к Такэде для очередного «сеанса», ненадолго покинул свою каморку. Кумао, наблюдавший за распорядком замка, знал, что у него есть не больше десяти минут.
Комната Дзюнъэя была аскетичной, как келья. Но Кумао был мастером своего дела. Его пальцы, чувствительные к малейшим неровностям, быстро нашли под неприбитой доской под циновкой небольшой лакированный ящичек. Внутри лежали не смертоносные клинки, а нечто, на взгляд Кумао, куда более ценное: несколько черновиков поддельных писем от имени Фудзиты, с пометками на полях, сделанными рукой Дзюнъэя, и крошечный кусочек воска с идеальным оттиском печати советника. Это было неопровержимое доказательство не только аферы, но и ее масштаба.
Забрав ящичек, Кумао бесшумно ретировался. Его план был прост: немедленно покинуть замок и доставить добычу курьеру для отправки в Долину.
Но он недооценил бдительность Дзюнъэя. Тот вернулся раньше, чем ожидалось, и мгновенно ощутил незримое присутствие чужака и нарушенную гармонию своего пространства. Его взгляд упал на слегка сдвинутую циновку. Проверка заняла секунду. Ящика не было.
Без единой секунды на раздумья Дзюнъэй ринулся в погоню. Он не видел Кумао, но чувствовал его, как акула чувствует каплю крови в воде. Он знал все возможные пути отступления.
Погоня перенеслась на крыши замкового города. Ночь окутала их в бархатный мрак, луна лишь изредка пробивалась сквозь рваные облака, выхватывая мелькающие тени. Это не был бой в привычном понимании. Это было соревнование в чистой акробатике, ловкости и знании местности.
Две тени метались по крутым скатам черепичных крыш, скользили по конькам, прыгали через узкие улочки. Кумао, тяжелый и мощный, ломал себе путь, его когти с грохотом откалывали куски черепицы. Дзюнъэй двигался бесшумно, как призрак, его ступни словно прилипали к скользкой поверхности.
Кумао, понимая, что не оторваться, решил применить грубую силу. Он резко развернулся и швырнул в преследователя гранату с ослепляющим порошком. Дзюнъэй, предугадав манёвр, не стал отскакивать, а наоборот, сделал резкий рывок вперёд-вбок, одновременно натягивая край своего плаща перед лицом. Ослепительная вспышка и облако едкой извести окутали пространство позади него, но он уже был вне зоны поражения.
В ответ Дзюнъэй метнул не сюрикэн, а небольшой мешочек с маслом и мелким песком прямо перед ногами Кумао. Тот, сделав неверный шаг, поскользнулся на внезапно образовавшейся масляной луже и едва удержал равновесие, грузно приземлившись на одно колено. Это стоило ему нескольких драгоценных секунд.
Юмор ситуации, абсолютно неуместный и потому ещё более комичный, заключался в том, что их бесшумную дуэль прервал голос сонного горожанина из окна под ними:
— Эй, вы там, коты окаянные! Спать мешаете! Разберитесь без такого треска, а то башмаком запущу!
На мгновение обе тени замерли, затем погоня продолжилась с ещё большим ожесточением.
Финальный аккорд прозвучал на самом краю высокой крыши над пустым амбаром. Кумао, желая окончательно оторваться, приготовился к рискованному прыжку на следующее здание. В этот момент Дзюнъэй, как из пращи, метнул верёвку с металлическим крюком. Но цель он выбрал не смертельную — крюк впился не в тело Кумао, а в пояс его плаща, утяжелённого тем самым ящичком.
Рывок был стремительным и точным. Кумао, уже находившийся в прыжке, потерял равновесие и с глухим стуком, запутавшись в верёвке, свалился с крыши прямо на огромную кучу пустых мешков из-под риса, сложенную у стены амбара. Удар был смягчён, но от сотрясения он на несколько секунд потерял сознание.
Дзюнъэй спустился вниз по верёвке. Он подошёл к оглушённому Кумао, аккуратно развязал его пояс и забрал свой ящичек. В этот момент Кумао пришёл в себя. Он попытался подняться, но тяжёлый мешок свалился на него сверху, снова придавив.
Дзюнъэй стоял над ним, его лицо было в тени.
— Передай Оябуну, — сказал он тихо, но чётко. — Скажи, что я сохранил честь клана, предотвратив войну, которая погубила бы и нас. Или… не передавай. Решай сам.
С этими словами он метнул в сторону Кумао маленький предмет. Тот инстинктивно поймал его. Это был не камень и не клинок, а… идеально сложенный бумажный журавлик. Последняя, унизительная капля.
Прежде чем Кумао успел что-либо сказать или сделать, Дзюнъэй растворился в ночи, оставив своего бывшего товарища лежать под мешком в компании бумажного журавлика и нарастающего чувства глубочайшего, всепоглощающего замешательства.
* * *
В замке Уэсуги, прозванном «Львиным Логовом», царила гнетущая, зловещая тишина, столь же плотная и непроглядная, как туман над окружающими его горами. Воздух в тронном зале был тяжёл от невысказанных обвинений, страха и леденящей ярости, исходившей от человека, восседавшего на центральном месте.
Уэсуги Кэнсин, Луч Дракона, сидел неподвижно. Его обычно спокойное и сосредоточенное лицо было искажено холодной, безмолвной яростью. Перед ним на низком столе был разложен весь собранный «компромат»: поддельные письма с безупречными оттисками печати Фудзиты, донесения о «признаниях» перехваченного контрабандиста, отчёты о «подрывной деятельности», стоившей ему людей и ресурсов. Каждый документ был ударом молота по наковальне его доверия.
Фудзиту привели под конвоем. Он выглядел постаревшим на десять лет; его дорогое кимоно было помято, а глаза лихорадочно блестели от страха и непонимания. Он всё ещё не мог осознать, как его упорядоченный мир рухнул за несколько дней.
— Объясни это, — голос Уэсуги был тихим, но он