Юмор, чёрный и циничный, заключался в реакции одного из приговорённых. Услышав эту витиеватую формулировку, он перестал дрожать и с искренним недоумением в голосе спросил у палача:
— Погоди… Так я что, получается, умер за родину или как? Я уже запутался.
Палач, человек неглупый, мрачно хмыкнул и ответил уже только ему:
— Ты умираешь, чтобы какой-то важный господин поверил в сказку. Довольствуйся этим.
— А, ну тогда ладно, — с какой-то даже облегчённой покорностью вздохнул шпион и подставил шею.
Слух полетел быстрее птицы. «Тигр Каи казнил шпионов Уэсуги, которых подставил и выдал его же собственный советник Фудзита, чтобы скрыть свою измену!» Это была идеальная деза. Она не оставляла Фудзите ни малейшего шанса на оправдание. В глазах Уэсуги его советник был не героем, наносящим удар по врагу, а гнусным предателем, жертвующими своими же людьми.
* * *
Прошло несколько дней с момента казни «шпионов» и запуска слухов. В замке Каи царила атмосфера выжидания, густая и тягучая, как летний воздух перед грозой. Дзюнъэй, вернувшийся из своей «миссии» в землях Уэсуги, снова занял свою привычную позу молчаливого комусо в углу кабинета Такэды. Но на этот раз его неподвижность была иной — не скрывающей нервозность, а наполненной глубочайшей концентрацией. Он мысленно прокручивал каждый свой шаг, каждую брошенную фразу, ища изъяны.
* * *
Молчание нарушил вошедший адъютант. Он молча положил перед Такэдой тонкий, узкий свиток — донесение от лазутчиков из лагеря Уэсуги. Такэда развернул его, пробежался глазами по строке. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но Дзюнъэй, научившийся читать малейшие нюансы его энергии, почувствовал — волна удовлетворения.
— Уэсуги Кэнсин, — произнёс Такэда ровным, констатирующим факты голосом, откладывая свиток, — отстранил советника Фудзиту от всех дел. Его посадили под домашний арест в его же собственном поместье. Охрану утроили. Никто не входит, никто не выходит.
Дзюнъэй под корзиной тэнгая медленно выдохнул. Первая часть плана сработала.
— Настроения в его стане, — продолжил Такэда, и в его голосе послышались едва уловимые нотки стратега, оценивающего эффект от удара, — подавленные. Генералы ропщут, солдаты в смятении. Одни требуют немедленной казни Фудзиты, другие боятся, что под подозрение попадут они сами. Царит неразбериха. Идеальная питательная среда для нашего следующего шага.
Он поднялся и подошёл к большой карте, висевшей на стене.
— Теперь, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе, но позволяя Дзюнъэю слышать, — мы должны сыграть на его гордости. На его чести. И на его неизбежном страхе быть обманутым.
Он повернулся к Дзюнъэю, и его глаза блестели холодным интеллектом.
— Я направлю к Уэсуги парламентёров с предложением о перемирии. Но не просто перемирии. Я предложу ему условия, настолько выгодные, что любой другой даймё схватился бы за них обеими руками. Я откажусь от спорных приграничных земель, которые мы оспаривали десятилетиями. Предложу совместный контроль над торговым путём через перевал Дзао. По сути, я предложу ему бескровную победу.
Дзюнъэй слушал, зачарованный. Грандиозность замысла поражала.
— Его гордость воина, — объяснял Такэда, — не позволит ему сразу принять эту «подачку». Он заподозрит ловушку. И его разум, отравленный нашими умелыми намёками, немедленно предложит ему единственно логичное объяснение: эти условия основаны на информации, которую я получил от Фудзиты. Он решит, что я знаю через Фудзиту о каких-то его скрытых слабостях, о надвигающемся голоде, о проблемах с лояльностью вассалов, и потому предлагаю перемирие сейчас, пока он уязвим. Он подумает, что Фудзита продал мне не только тактические секреты, но и стратегические. Это окончательно добьёт его доверие к советнику. Он либо в ярости казнит Фудзиту сразу, либо, что более вероятно, отвергнет мои условия и погрузится в пучину паранойи, пытаясь найти несуществующие бреши в своей обороне.
В кабинете повисла тишина. Дзюнъэй осознавал всю изощрённость этого плана. Они атаковали не мечами, а самой природой подозрения.
Внезапно Такэда отошёл от карты и вернулся к столику для го.
— Подойди, отец, — сказал он, нарушая протокол. — Сыграем ещё одну партию. Мне нужно упорядочить мысли.
Дзюнъэй, после мгновения колебания, поднялся и опустился на циновку напротив даймё. Он взял чашу с чёрными камнями. На этот раз он не стал ставить камень в центр. Он долго «всматривался» в доску через плетёные щели тэнгая, а затем уверенно положил чёрный камень в самый угол доски, в пункт «1–1» — один из самых нестандартных и редко используемых первых ходов, демонстрирующий не глупость, а полное игнорирование общепринятых правил.
Такэда замер с камнем в руке. Он посмотрел на угол доски, затем на непроницаемую корзину своего визави. На его скулах заплясали жёсткие мышцы, сдерживая улыбку.
— Хосидзима, — позвал он адъютанта, не отрывая глаз от доски.
— Господин?
— Приготовь всё необходимое для отправки парламентёров к Уэсуги Кэнсину. И проследи, чтобы условия перемирия были… исключительно щедрыми.
— Слушаюсь, господин.
Адъютант удалился. Такэда наконец поставил свой белый камень, начиная классическое развитие. Он поднял взгляд на Дзюнъэя, и в его глазах читалось нечто, похожее на уважаемое недоумение.
— Прогресс, — произнёс он наконец, и в его голосе звучала лёгкая, почти что отеческая усмешка. — В прошлый раз — центр. Теперь — глухой угол. В следующий раз, боюсь, ты начнёшь партию с камня, положенного на пол под столом. Ты либо абсолютный профан, отец, либо гений, играющий в игру, правила которой мне ещё только предстоит понять.
«Правила только что изменились, господин, — подумал Дзюнъэй, делая следующий ход. — И мы меняем их вместе». Он молчал, но его поза, его уверенность говорили сами за себя. Они вели свою партию на доске, размером в целую страну. И похоже, они были к этому готовы.
* * *
Воздух в Долине Тенистой Реки был вечно прохладным и влажным, пропахшим сыростью камня, дымом очагов и горьковатым ароматом целебных и ядовитых трав. Но в тот день в пещере Оябуна Мудзюна витал иной, леденящий дух запах — запах тихого, абсолютного гнева.
Старый вождь клана Кагэкава сидел на своем простом соломенном татами, неподвижный, как скала, вокруг которой бьются волны. Перед ним на низком столе лежал крошечный, свернутый в трубочку кусочек рисовой бумаги. Донесение от Акари. Он прочёл его уже три раза. С каждым прочтением морщины на его лице, обычно напоминавшие топографическую карту местности, становились всё глубже и суровее.
В пещере царила тишина, нарушаемая лишь мерным падением капель воды