Внезапно в дверь постучали. Вошёл адъютант Такэды и молча положил на стол свернутый в трубочку тонкий листок бумаги — донесение от дальнего наблюдательного поста. На нём был всего один иероглиф: «Рыба клюнула».
Такэда медленно положил свой камень на доску, забрав последнюю группу Дзюнъэя.
— Партия окончена. Кажется, наш камень, который мы пожертвовали, сработал. — Он посмотрел на Дзюнъэя, и в его глазах горел тот самый холодный огонь, который видели его враги на поле боя. — Механизм запущен. Осталось посмотреть, какую именно рыбу мы поймали на этот крючок.
* * *
Городок Ута-но-Сато, что на самой границе владений Уэсуги, был типичным прифронтовым поселением: грязным, шумным и пропитанным смесью страха и скуки. Сюда стекались обозы, здесь расквартировывались солдаты, ожидающие переброски на передовую, а местные жители научились извлекать выгоду из вечного страха и мимолётной радости тех, кто завтра мог умереть. Воздух густо пах дымом, жареным тофу, конским навозом и немытыми телами.
Идеальное поле для посева семян сомнения.
Дзюнъэй появился здесь на рассвете, в образе, не вызывающем ни малейших подозрений: слепой монах-комусо, бредущий куда-то по своим неведомым делам. Плетёная корзина-тэнгай скрывала его лицо, поношенное кэсу и потрёпанная флейта сякухати довершали образ абсолютно безобидного аскета. Он двигался медленно, постукивая посохом, его плечи были ссутулены, а дыхание под маской — ровным и отрешённым.
Его целью был не гарнизонный штаб и не дома офицеров. Его целью были уши простых солдат и язык местных жителей. Он нашёл то, что искал, у старого колодца на главной площади — естественного места сбора за сплетнями и водой.
Сначала он просто сидел на краю колодца, «слепо» вслушиваясь в окружающий мир, время от времени извлекая из флейты несколько печальных, заунывных нот. Солдаты, сначала косившиеся на него с подозрением, быстро перестали его замечать. Он стал частью пейзажа, безмолвным и немым, как камень.
И тогда он начал свою работу.
Его искусство заключалось не в том, чтобы убеждать, а в том, чтобы нашептывать. Он бросал фразы в пространство, тихие, отрывистые, будто случайные мысли, вырвавшиеся наружу. И делал он это всегда в паузах между чужими репликами, в моменты задумчивости собеседников.
Двое солдат, чистящих амуницию, спорили о недавней поимке контрабандиста.
— Везёт же нашим ребятам, прямо на тропу наткнулись, — лениво заметил один.
В паузе, заполненной лишь скрежетом щёток о металл, из-под корзины комусо прозвучал тихий, бесстрастный голос:
— Странная удача… будто знали, где искать… словно камень с неба упал прямо в руки…
Солдаты на секунду замолкали, не понимая, откуда донёсся голос, но фраза уже застревала в голове. Через минуту один из них уже ворчал: «И правда, больно уж удачно…».
Позже, у вечернего костра, где грелись несколько пехотинцев, зашла речь о налогах и жалованье.
— …а у советника Фудзиты, слыхал, новый сад разбивают. С каменными фонарями и прудом с карпами, — хмуро бросил кто-то.
В тишину, последовавшую за этим заявлением, вплелся шёпот комусо:
— Карпы… золотые… откуда же золото на карпов, когда в казне дыры?… странные дела творятся в высоких кабинетах…
И снова — задумчивое молчание, кивки, растущее как на дрожжах недовольство.
Юмор ситуации заключался в том, что Дзюнъэю приходилось часами выслушивать самый нелепый и приземлённый солдатский трёп. Он узнал, что у сержанта Харуно есть любовница в соседней деревне, которая ему постоянно изменяет; что в северной казарме по ночам якобы бродит призрак самурая, потерявшего свои штаны в давнем бою; и что кашевар Гороу подмешивает в похлёбку дешёвое сакэ, чтобы мясо казалось свежее.
В какой-то момент его терпение было вознаграждено идеальной возможностью. Двое стражников у ворот оживлённо обсуждали слух о том, что Уэсуги Кэнсин в ярости от последних неудач.
— Говорят, господин аж чернильницей в стену швырнул на совете! — с придыханием рассказывал молодой солдат.
Дзюнъэй, проходя мимо, едва слышно прошептал своё коронное:
— Говорят… мечом чуть не замахнулся на того… кто советы плохие даёт… кто страну к краю ведёт…
Идея о том, что Уэсуги был в ярости именно на Фудзиту и едва не направил на него меч, была посеяна.
Апофеозом абсурда стал момент, когда к нему подошла местная старушка, сгорбленная, как сучок, и приняла его за святого провидца. Она ткнула ему в руку морщинистыми пальцами, сунула спелую грушу и хрипло прошептала:
— Святой отец… благослови мою редьку… а то растёт кривая-прекривая… никак не пойму, в чём грех мой…
Дзюнъэй под корзиной закатил глаза. Он, элитный ниндзя, мастер маскировки и убийства, должен был благословлять корнеплоды. Он молча положил руку на её голову и издал глубокий, гортанный звук, долженствующий означать благословение. Старушка, счастливая, удалилась, а он ещё с полчаса не мог вернуться в рабочий ритм, мысленно проклиная всю эту абсурдную миссию.
Но к концу дня его работа была сделана. Семена упали в благодатную почву усталости, страха и недоверия простых людей к власть имущим. Теперь эти семена начинали прорастать уже без его помощи. Шёпот в караульне превращался в гул недовольства, который рано или поздно должен был дойти и до высоких стен замка Уэсуги.
* * *
Резиденция советника Фудзиты походила на растревоженный улей. После начала скандала охрана была удвоена, а может, и утроена. Факелы бросали тревожные блики на напряжённые лица стражников у ворот, а по внутреннему двору патрули проходили так часто, что казалось, они сменяют друг друга по кругу. Для любого обычного вора или шпиона это было бы непреодолимым препятствием.
Но Дзюнъэй был не обычным шпионом. Он был тенью, и тени не нужны были ворота.
Он наблюдал за особняком с крыши соседнего здания большую часть ночи, запоминая маршруты патрулей, интервалы, мёртвые зоны. Его цель была не войти незамеченным — это было относительно просто. Его целью было найти и изъять на время личную печать Фудзиты, не оставив следов. План, разработанный с Такэдой, был прост и гениален: создать несколько поддельных приказов за печатью Фудзиты о незначительном, но вредоносном саботаже — срыве поставок провизии, «случайной» поломке колесниц. Это стало бы последним, неопровержимым доказательством его «предательства». Оттиск печати должен быть свежим, какой выходит от оригинала именно сейчас, а не то, что было скопировано со старых документов.
Используя технику «ходьбы по жабе» — медленного, плавного перемещения по самым тёмным стенам и карнизам, цепляясь пальцами