Комната была такой, какой он её и представлял: захламлённая, пропахшая дорогими чернилами, пылью и едва уловимым запахом чужого пота. Стол был завален свитками, стопками бумаг, чернильницами. Идеально.
Осторожно, почти не дыша, он начал поиск. Его пальцы, чувствительные как щупальца, пробирались через груды документов. Он искал что-то личное, что-то написанное от руки, а не надиктованное писцу.
И вот он — небольшой лакированный ящичек в углу стола. Внутри, на бархатной подушечке, лежала нефритовая печать. Рядом — стопка писем, подписанных тем самым корявым, угловатым почерком.
Внезапно его слух уловил шорох за дверью. Не тяжёлые шаги стражи, а лёгкие, едва слышные… и сопровождаемые тихим, недовольным звуком. Дзюнъэй мгновенно погасил свой маленький фонарь и замер в тени за тяжёлым сундуком, затаив дыхание.
Дверь скрипнула. В проёме, освещённая слабым светом луны из окна, возникла знакомая пушистая фигура. Кот Васаби. Видимо, дверь, которую Дзюнъэй закрыл не до конца, привлекла его внимание. Кот лениво вошёл, обнюхал воздух, уставился своими светящимися в темноте глазами прямо в его сторону и громко, требовательно заявил:
— Мяу!
Дзюнъэй не двигался. Он превратился в статую. Вот именно. Меня сейчас спалит не элитный отряд убийц, а рыжий комок шерсти с обострённым чувством собственного достоинства.
Кот, не получив ответа, по всей видимости, обиделся. Он уселся посередине комнаты и принялся вылизывать лапу, время от времени бросая на тень за сундуком уничижительные взгляды и издавая тихое, ворчливое мурлыканье, словно обсуждая с самим собой наглость ночных посетителей.
Минута показалась вечностью. Дзюнъэй стоял в нелепой, напряжённой позе, боясь пошевелиться. «Вот оно, моё великое предательство, — с горькой иронией подумал он. — Я, элитный ниндзя клана Кагэкава, влез в кабинет вражеского советника… чтобы подделать его письма и спасти даймё, которого должен был убить. И теперь мою миссию вот-вот сорвёт местный усатый хозяин коридоров. Оябун точно оценил бы креативность. И приказал бы сварить из меня суп за некомпетентность».
Наконец, Васаби, видимо, решил, что скучный человек за сундуком не представляет интереса, да и мышь сегодня не вышла на промысел. С грацией маленького тигра он поднялся, потянулся и, не спеша, вышел из комнаты, высоко подняв хвост трубой.
Дзюнъэй выдохнул. Он вытер со лба выступивший пот и вернулся к работе. Теперь нужно было действовать быстро. Он достал из пояса небольшой кусочек размягчённого воска и аккуратно сделал слепок с печати. Затем он быстрым движением руки отделил несколько самых характерных писем из стопки и сунул их за пазуху.
Он замер на мгновение, прислушиваясь. Тишина. Даже кот удалился. Работа была сделана.
Он так же бесшумно скользнул обратно в коридор, защёлкнул дверь и растворился в темноте. В его руках он нёс не украденные документы, а семена гибели для советника Фудзиты. Первый этап плана «Расколотый свиток» был выполнен. И его главным союзником в этом деле оказалась не удача, а обычная кошачья апатия.
* * *
Комната Шепота, с её идеальной акустикой и уединённостью, превратилась в мастерскую по производству лжи. На низком столе, заваленном кистями, чернильницами и стопками бумаги, царил творческий, если не сказать преступный, беспорядок. Дзюнъэй, сняв на время свою маску комусо, сидел в глубокой концентрации. Его лицо было серьёзно, на лбу выступила капля пота, которую он смахнул тыльной стороной руки, чтобы не испачкать документ.
Перед ним лежали украденные письма советника Фудзиты — эталон уродливого, но уникального почерка. Рядом — чистые листы бумаги того же сорта, что использовались в канцелярии Уэсуги. Дзюнъэй часами тренировался, выводя иероглиф за иероглифом, пока его рука не начала идеально копировать каждую корявую закорючку, каждый неловкий изгиб.
— Он пишет букву «ри» с таким усилием, будто пробивает дыру в бумаге, — бормотал он себе под нос, в очередной раз выводя предательский иероглиф. — И постоянно макает кисть в чернила слишком глубоко. Вот здесь, видите, клякса? Её нужно воспроизвести… но не слишком идеально.
Такэда иногда заглядывал, как строгий, но заинтересованный наставник. Он брал в руки свежеисписанный лист, изучал его при свете светильника.
— Содержание… — говорил Такэда, его стратегический ум работал в другом направлении. Он взял один из официальных отчётов Фудзиты и провёл пальцем по строчке. — Здесь он хвалит надёжность нового моста через реку Арита. В твоём письме он должен «предложить» мне тайно ослабить опоры перед следующим большим переходом обозов Уэсуги. Пусть ложь будет приправлена щепоткой правды — так она вкуснее. Уэсуги ценит инженерные сооружения, такой удар по его инфраструктуре он воспримет как личное оскорбление.
Дзюнъэй кивал, делая пометки на отдельном листе. Он мысленно отмечал, насколько Тотакда мыслит тоньше и масштабнее простого убийства. Он атакует не плоть, а саму волю противника, его веру в надёжность своего тыла.
Они создавали целую историю предательства. Письма «от Фудзиты» содержали утечку реальных военных планов Уэсуги (которые Такэда и так знал или мог предугадать), требования оплаты за «услуги». В ответных письмах «от Макимуры» были похвалы, новые инструкции и обещания высокого поста после падения Уэсуги. Слепка с печати Фудзиты не было, пришлось вырезать копию с оттисков.
Когда чернила на последнем письме высохли, настал этап состаривания. Дзюнъэй аккуратно сложил готовые документы в просмолённый ящик и отнёс его в ледник — глубочайший подвал замка, где в каменных глыбах веками хранился лёд для кухни и погребов.
Воздух здесь был пронзительно холодным. Ящик оставили на несколько часов, пока бумага не промёрзла насквозь, а чернила не вмёрзли в волокна. Затем его быстрым маршем несли наверх, в жаркую, натопленную кузницу, и ставили рядом с раскалённой печью. Бумага оттаивала, влага испарялась, волокна деформировались от резкого перепада.
Эту процедуру повторяли несколько раз. Вскоре документы приобрели нужный вид: бумага пожелтела и стала слегка ломкой по краям, чернила потускнели и слегка расплылись в некоторых местах, появились едва заметные разводы от конденсата. Они выглядели так, будто их тайно перевозили через горные перевалы и прятали в сырых схронах в течение многих месяцев.
В один из таких моментов, когда Дзюнъэй извлекал ящик из ледника, его руки дрожали уже не от холода, а от осознания масштаба их аферы. Такэда, наблюдавший за процессом, нарушил молчание:
— Страшно подумать, — произнёс он задумчиво, — какую разрушительную ложь ты мог бы создать, если бы остался моим врагом. Твоё искусство… оно поистине впечатляет.
Дзюнъэй поднял на него взгляд. В его глазах не было гордости, лишь глубокая, суровая серьёзность.
— Я и сейчас создаю ложь, господин, — тихо ответил он. — Просто теперь она на службе у правды. Остро отточенный клинок может убить невинного, а может остановить убийцу. Я просто