Дзюнъэй замер. Он был пойман. Разоблачён. Его игра окончена.
— Я… — его голос сорвался. Он опустился на колени, положив клинок кодзука на пол перед собой — знак капитуляции, знак отказа от миссии. — Я был послан убить вас, господин.
Такэда медленно сел на кровати, не сводя с него глаз.
— Это я уже понял. Продолжай.
И тогда слова полились из Дзюнъэя, как вода из прорванной дамбы. Всё, что он так долго носил в себе. Его имя. Его клан — Кагэкава. Его настоящий заказчик — советник Макимура, жаждущий власти и хаоса. Истинная цель — не победа в войне, а провокация гражданской смуты, в которой Макимура пожелал утопить обоих даймё и захватить власть. Всё, до мельчайших деталей.
— …и я вижу, что ваша смерть погубит эту землю, — закончил он, и его голос дрогнул от нахлынувших эмоций. — Заговор исходит из вашего собственного стана. Я… я выбираю сторону жизни. Я предаю свой клан, свой долг, всё, что я знал. Но я не могу предать правду.
Он замолчал, опустив голову, ожидая приговора. Он ждал крика, звона оружия, шагов стражи.
Вместо этого он услышал лёгкий шорох. Такэда встал, подошёл к столу. Он взял кисть, обмакнул её в почти засохшую тушь и, не глядя, дописал две заключительные строки на своём стихотворении. Иероглифы легли на бумагу твёрдой, уверенной рукой.
Он положил кисть и повернулся к Дзюнъэю.
— Встань.
Тот, не понимая, подчинился.
— Убийц в моей спальне более чем достаточно, — тихо сказал Такэда. Его взгляд скользнул по клинку на полу. — А вот советников, готовых сказать горькую правду, рискуя абсолютно всем… таких почти не бывает. Расскажи мне теперь всё. С самого начала. До мельчайших деталей. И не забудь упомянуть, — в его голосе вдруг прозвучала лёгкая, почти неуловимая улыбка, — что же это за вонь невыносимая исходит от твоих лечебных снадобий. Если мы будем работать вместе, мне придётся к этому привыкнуть.
Дзюнъэй смотрел на него, не веря своим ушам. Не было гнева. Не было немедленной расправы. Было… принятие. Странное, настороженное, но принятие.
Он сделал глубокий вдох и начал свой рассказ с самого начала. С долины Тенистой Реки, с Оябуна, с урока у О-Судзу. Две тени, враги по рождению и долгу, стояли в предрассветных сумерках и говорили. И в зеркале на стене отражалось не лицо жертвы и убийцы, а две одинокие фигуры, нашедшие друг в друге странное, невозможное спасение.
* * *
Предрассветный серый свет робко заглядывал в покои, смешиваясь с угасающим светом светильника. Воздух был густ от невысказанных мыслей и напряжения, витавшего между двумя мужчинами. Такэда Сингэн, всё ещё в простом кимоно, сидел за своим столом, его пальцы медленно барабанили по полированной деревянной поверхности. Дзюнъэй стоял напротив, чувствуя себя настороженно, как дикий зверь, впервые оказавшийся в клетке, дверь которой почему-то оставили открытой.
— Итак, Юкио Дзюнъэй из клана Кагэкава, — начал Такэда, и его голос был низким и ровным, без намёка на сон. — Ты подарил мне весьма беспокойную ночь. И, возможно, жизнь. Теперь подари мне правду. Всю правду.
И начался допрос. Но не грубый, с пытками и угрозами. Это была тонкая, изощрённая хирургическая операция по вскрытию разума.
— Опиши мне долину Тенистой Реки, — приказал Такэда. — Где вход? Как организована охрана? Где спят воины, где тренировочные площадки, где пещера Оябуна?
Дзюнъэй, не колеблясь, взял кисть и на чистом листе бумаги начал рисовать точный план. Его рука, тренированная годами создания карт и чертежей, выводила каждую тропинку, каждое ущелье, каждую скрытую пещеру. Он называл имена: Мудзюн, О-Судзу, О-Цуки, инструктор Сота… Он описывал систему смены караулов, пароли, методы тренировок.
Такэда слушал, не перебивая, его глаза сузились до щелочек. Он был стратегом. Он видел не просто рисунок, он видел слабые места, точки для атаки, пути для отступления. Это была бесценная информация.
— Почему? — спросил он наконец, когда Дзюнъэй закончил. — Почему ты предаёшь их так легко?
— Я не предаю их, — тихо, но твёрдо ответил Дзюнъэй. — Я пытаюсь спасти. Моя честь как ниндзя всегда была в том, чтобы выполнить истинную волю нанимателя — обеспечить безопасность его земель. Ваша смерть этой цели не служит. Она погрузит их в хаос, которым воспользуются такие как Макимура. Клан стал орудием в руках лжеца. Я служу не букве приказа, а его изначальной цели — выживанию и процветанию тех, кто нам платит. Сейчас это означает спасти вас. Чтобы вы могли остановить настоящую угрозу.
Такэда медленно кивнул, в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.
— Благородная философия. И чрезвычайно опасная. Для тебя. — Он отодвинул карту и сложил руки. — Теперь о практическом. Твои бывшие товарищи, как ты сказал, уже здесь. Они убьют тебя при первой же возможности. И меня попытаются убить снова. Как мы обеспечим нашу безопасность? Я не могу объявить всю охрану в замке предателями. Это вызовет панику.
Они погрузились в обсуждение, как два генерала, планирующие операцию. Дзюнъэй предлагал решения из арсенала ниндзя: расставить невидимые ловушки на подступах к покоям, изменить расписание патрулей на непредсказуемое, ввести систему опознавания, известную только самым верным самураям. Такэда вносил коррективы с позиции правителя: как сделать это, не сея панику, как объяснить изменения охраны необходимостью «повысить бдительность из-за участившихся провокаций врага».
В какой-то момент Дзюнъэй, чтобы проиллюстрировать метод отравления, который могли использовать против Такэды, набросал схему действия одного из ядов О-Судзу, с подробным описанием симптомов и антидота.
Такэда взял листок, изучил его с мрачным любопытством.
— «Летящая смерть бабочки»… «Нежный поцелуй шелкопряда»… — он зачитал названия ядов, придуманные старухой. — Ваша мастерица явно обладает… богатым воображением. И весьма специфическим чувством юмора. Надеюсь, у неё нет претензий лично ко мне. — Он положил листок и посмотрел на Дзюнъэя с лёгкой усмешкой. — Я, знаешь ли, предпочитаю, чтобы мои внутренности оставались на своих местах и выполняли свою прямую обязанность, а не устраивали внутри меня праздник с фейерверками и обильными… выделениями.
Дзюнъэй, к своему удивлению, почувствовал, что уголки его губ дрогнули в улыбке. В этой абсурдной ситуации — обсуждении потенциального собственного отравления с человеком, который его должен был убить, — нашлась щемящая, чёрная ирония.
— О-Судзу говорит, что смерть должна быть изящной, — невозмутимо парировал он. — Как искусство.
— Искусство я оставлю каллиграфии и стихам, — отрезал Такэда. — А свою печень я предпочту сохранить в её нынешнем, нехудожественном состоянии.
Внезапно снаружи послышался шум — приближались шаги утренней