Стражи, наблюдавшие за боем, повернули свои лики ко мне. Я почувствовал на себе тяжесть их взглядов. В них не было страха. Было… недоумение. Затем — холодная, безжизненная ярость. Их система дала сбой. В их вечное противостояние вмешался внешний фактор. Я принес порядок в их хаос.
Я поднял руку снова, давая знак лучникам прекратить огонь. Свист стих так же внезапно, как и начался, оставив после себя оглушительную, звенящую тишину, нарушаемую лишь стонами раненых и треском пожаров.
Теперь центр поля представлял собой еще более жуткое зрелище. Гора тел, утыканная черными стрелами, как диковинный еж. В живых оставались лишь те, кто был на периферии, или те, кого прикрыли собой павшие.
Именно этого я и ждал. Хаос сменился шоком. Шок должен смениться паникой. А паника — лучшее время для последнего, сокрушительного удара.
Я обернулся к своей пехоте. К стене из черного металла и непоколебимой воли. Я поднял свои шуаньгоу. Клюв ворона — именно так когда-то назвал Тинджол этот тип клинков. Разве может быть что-то более символичное?
— Братья! Воины великого клана Ворона! Дети Крылатого Отца! — мой голос гремел, сорвавшись с губ уже не повелением, а кличем, тем самым первобытным рыком, что рвал горло. — ВСПОМНИТЕ, ЗАЧЕМ ВЫ ЗДЕСЬ! ВО ИМЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ! ЗА ВАШ ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ! НИ ОДНОМУ ИЗ ЭТИХ ВЫРОДКОВ НЕ ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ! ВПЕРЕД!
Я не просто повел их в атаку. Я первым бросился вперед. Навстречу оставшимся в живых воинам Стражей. И за мной хлынула лавина закованных в черный метал воинов.
Настоящий полководец не должен сражаться в битве, его задача — наблюдать и отдавать приказы. Но я не настоящий полководец, моя роль — быть вдохновителем и бойцом. И теперь пора показать всем, что не стоит стоять на дороге у чемпиона.
Сотни, тысячи пар ног в тяжелых сапогах ударили по окровавленной земле, и грохот от их шагов затмил собой все звуки поля. Они не бежали беспорядочной толпой. Они неслись черной, идеальной стеной. Их строй не дрогнул ни на миг. Они были похожи на стихийное бедствие, на лавину, сметающую все на своем пути.
Расстояние стремительно сокращалось. И вот я уже врезаюсь в первую группу ошеломленных врагов. Это были воины Востока, с дикими глазами и окровавленными тесаками. Один из них, с обширной раной на плече, что-то крича, бросился на меня.
Время снова замедлилось. Я видел каждую зазубрину на его клинке, видел, как из его пасти поднимается пена. Мой левый крюк встретил его удар жестким блоком. Я просто рубанул, вложив в удар всю силу спины, всю холодную ярость, что копилась во мне. А потом нанес удар вторым крюком.
Накопившееся бешенство выплеснулось наружу, и его рука, сжимающая тесак, попросту упала вниз, но мое лезвие не остановилось. Оно прошло дальше, рассекая грудь и выходя где-то в районе диафрагмы. Я не стал выдергивать клинок. Я сделал шаг вперед, используя инерцию, и труп, развалившись на две части, упал у моих ног. Безумный вопль голодных духов затопил мой разум, они пели мне, призывая устроить тут настоящую резню, и в кои веки я с ними был полностью согласен.
Слева мелькнуло движение. Другой, с алебардой, пытался зацепить меня. Я присел, пропуская смертоносный полумесяц над головой, и тут же, выпрямляясь, нанес короткий рубящий удар в бок. Мой правый шуаньгоу пробил его кожаную куртку с нашитыми металлическими пластинами, а следом и ребра. Шаг в сторону — и он рухнул с пустым, удивленным взглядом, когда я вырвал свой клинок.
И тут черная стена моих воинов накрыла поле. Это не было боем. Это был ураган, сметающий все на своем пути. Хирургический, точный, безжалостный ураган из стали и ярости.
Я видел, как мой брат справа от меня, в шлеме с маской они, парировал удар меча одним своим громадным дадао, а вторым, коротким движением, снес голову нападавшему. Голова отлетела, пока рот еще пытался что-то крикнуть.
Я видел, как двое других сошлись на одного из огненных плясунов Юга. Тот отплясывал свой смертельный танец, но против дисциплины и молчаливой слаженности Воронов он был беспомощен. Один принял удар на свой большой круглый щит, покрытый воловьей кожей, и клинок плясуна застрял в нем буквально на мгновение. Этого мгновения хватило второму, чтобы его гуаньдао описал дугу и снес плясуну ноги по колени. Тот рухнул с воплем, и первый воин добил его, вогнав острие своего клевца в горло.
Слева от меня воин с гэ — боевым клевцом — сражался против здоровенного детины с палицей. Палица свистнула, готовясь размозжить шлем, но воин Ворона сделал молниеносный выпад вперед и тут же резко вниз. Длинный клюв гэ вонзился в бедро противника, с хрустом ломая кость и разрывая мышцы. Детина рухнул, крича от нестерпимой боли. Еще один удар — и его шлем смялся под тяжестью клюва, издав звук, похожий на лопнувший арбуз.
Мы шли вперед, уничтожая всех, на ком не было наших наших цветов. Наша черная стена сминала остатки сопротивления. Они, привыкшие к хаотичной, звериной резне, были не готовы к такой дисциплине, к такой слаженности. Даже хладнокровные бойцы Запада не знали, как справиться с таким врагом. Они пытались окружать — и тут же получали удар в спину от другого члена нашего строя. Они пытались прорвать нашу линию — и их встречали стеной щитов и лесом копий и алебард.
Я рубил, колол, уворачивался и снова рубил. Мое тело помнило каждое движение, каждую уловку, которым меня обучил Тинджол. Я пел гимн клана, и тысячи глоток вторили мне. Да раскроются наши черные крылья. Гнев был нашим топливом, но он был полностью под контролем. Сегодня я был острием клинка, вонзавшегося в самое сердце вражеского построения.
Кровь текла ручьями. Она брызгала на мои доспехи, застилала глаза, липла к рукам. Сладковатый, отвратительный запах крови, смешанной с нечистотами, заполнял все вокруг. Мы шли вперед как единое целое и побеждали. Хруст костей, шелест рассекаемого воздуха, лязг металла — все это сливалось в единую симфонию освобождения.
Я заметил одного из командиров Запада. Всадника в маске тигра на могучем, покрытом шрамами коне. Он пытался организовать хоть какое-то подобие обороны, рубил своих же, заставляя их сомкнуть ряды. Его глаза, горящие за прорезями маски, встретились с моими.
Он развернул коня и понесся на меня, с копьем наперевес.