— Мне нужно время! Мне нужно осознать каждого из вас прежде чем сделать выбор! — Я ощутил их гнев и разочарование. Каждый из них верил, что он есть истина, вот только меня эта истина абсолютно не устраивала.
— Решай быстрее! — Тройной удар по моим многострадальным мозгам чуть не бросил меня на колени, но я сумел удержаться пусть и с трудом.
— Вы сражаетесь вечность и будете сражаться вечность, пока не произойдет перелом. Я ваш ключ к победе.
— Решай! — Они вновь ударили по мне своей мощью, но в этот раз я чувствовал их неуверенность.
— Мне нужно четыре цикла войны, чтобы сделать свой выбор. И свободный проход в ставку каждого из вас. — Они молча стояли словно мысленно советуясь друг с другом, а потом так же разом ответили.
— Через четыре цикла ты должен сделать выбор! Принять сторону одного из нас! — Четыре. В Нефритовой империи это несчастливое число. Число смерти. Я улыбнулся уголком рта вспоминая свой порядковый номер в Академии Льва. Три четверки, тройная смерть. И вот теперь я в Аду веду разговоры с адскими владыками, которые хотят моего решения. В голове начал вырисовываться план как мне сохранить себя и пройти этот круг.
— Да будет так. Через четыре цикла я вновь встречусь с вами и сделаю свой выбор…
Чтобы мой план сработал, мне придется по очереди встретиться с каждым из этих монстров. Почувствовать их силу и найти слабость. Они отражения моего гнева, но гнев не совершенен, он всегда имеет изъян и именно поэтому его пламя обжигает того кто его испытывает почти так же как того на кого это пламя направлено.
Я шел на восток, чтобы узнать его владыку, понять его суть. С моей точки зрения он из этой троицы был самым простым, но при этом один из самых опасных.
Чем дольше я шел к его ставке, тем сильнее ощущал как дует ветер, что идет с востока. Он не освежал, лишь сушил кожу неся с собой пепел сожженных дотла земель.
Холмистая равнина была полна остовов сторожевых башен, что смотрелись как остатки гнилых зубов во рту нищего старика. Я прижался спиной к шершавому камню остатков сторожевой башни. Ее стены, почерневшие от древнего огня, стремились в небо. Это было не укрытие, скорее, последняя точка опоры перед пропастью.
Ведь стоит мне спуститься и я окажусь на выжженной равнине, где как гнойник на высохшей коже, бушевала армия Востока. После разговоров со стражами я знал их название — Мародеры Гнева.
Люди потерявшие все и желающие только одного — разрушать все на своем пути. Здесь были только люди. И в этом был самый страшный ужас. Не демоны, не порождения тьмы. Обычные люди, но искаженные, вывернутые наизнанку одной-единственной эмоцией — яростью, что пожирала их изнутри, как червь спелое яблоко. Глубоко вздохнув я сделал шаг вперед, к этим безумцам.
Чем ближе я подходил, тем лучше мне было видно кто они такие. Они не строились в ряды. Не ковали оружие. Они готовились к новому циклу и это подготовка выглядела как изощренная пародия на тренировки имперских легионеров. Это был своеобразный ритуал. Ритуал полнейшего безумия.
Прямо под холмом сцепились несколько пар, вернее, клубков дерущихся тел. Это были не поединки, а какая–то дикая, животная резня. Двое на одного, трое на одного — неважно. Цель? Снести, сломать, растоптать.
Я видел, как здоровенный детина с лицом, залитым кровью из разбитого носа, тупо бил кулаком в грудь упавшему юнцу. Тот уже не двигался, хруст костей был слышен даже сквозь общий гул. А детина бил, бил, пока сам не рухнул рядом, захлебываясь хриплым смехом. Рядом женщина с безумными, выпученными глазами грызла плечо противнику, пока ее противник душил ее собственными волосами.
Чуть дальше стояли грубые столбы с привязанными к ним мешками, обряженными в лохмотья. Карикатуры на врагов. К ним бросались с диким ревом. Не атаковали — стирали с лица земли. Рубили тупыми топорами, пока от мешка не оставалась пыль. Рвали голыми руками. Один парень, тощий как жердь, с истерическим визгом долбил головой в набитый соломой живот «противника», пока его собственный лоб не превратился в кровавое месиво. Он упал, судорожно хватая ртом воздух, а на его место тут же встал следующий, с таким же бессмысленным остервенением.
По краям лагеря… там было хуже всего.Там безумие правило в полной мере. Там они терзали себя. Мужчина средних лет, с перекошенным лицом, методично бил себя кулаком в грудь, выкрикивая хриплое: «Огонь! Огонь!» — пока изо рта у него не хлынула алая пена. Рядом с ним юнец, с абсолютно пустым взглядом, медленно, почти нежно, водил зазубренным ножом по предплечью, наблюдая, как кровь стекает на иссохшую землю. Третий просто стоял, запрокинув голову, и орал что-то невнятное. Один непрерывный, раздирающий глотку вопль, в котором была вся боль мира, вывернутая наружу и превращенная в топливо для ненависти.
Великое Небо! Этот звук! Не крики командиров, не боевые кличи. Сплошная, густая какофония рева, хриплого смеха, лязга железа о камень, глухих ударов по плоти, предсмертных хрипов, бессвязного бормотания. Он давил на барабанные перепонки, заполнял череп, бился в висках.
А запах! Пот, кровь — свежая и старая, неубранное дерьмо людей и животных, гарь от костров, на которых жарили бог знает что, и сладковато-тошнотворный дух гниющих ран. Воздух дрожал. Не от жары — солнца не было видно за желтой пеленой, — а от тысяч сжатых в кулак нервов, тысяч сердец, колотящихся в аритмии безумия.
Это была ярость. Чистая, неразбавленная, самодовлеющая. И это было не средство, не путь к победе. О нет, это была конечная точка.
Они не готовились завоевывать. Они готовились излиться. Как лава. Как чума. Уничтожить все, что попадется, включая себя. Разрушение ради катарсиса в боли и крови.
Моя рука непроизвольно сжалась в кулак. Я почувствовал, как подкатывает тошнота омерзения. Сердце колотилось, как пойманная птица, подчиняясь дикому ритму внизу. Инстинкт кричал: Беги! Спрячься! Исчезни!
Но взгляд мой, скользя по этому аду, нашел точку покоя. На дальнем краю, на черном зубце скалы, возвышавшемся над кипящим человеческим котлом, стояла фигура. Неподвижная. Темная. Она не участвовала в этом безумии. Не