«Не вини себя, не кори себя…» – Повторил я сам себе несколько раз, потом подошел к телефонному аппарату и поднял трубку. Набрал номер Виталика:
– Ольга Ивановна, здравствуйте. Это Иван… Я хотел выразить соболезнования.
Ольга Ивановна заплакала. Я не знал, что говорить, и молчал.
– Здравствуй, Ваня, – наконец произнесла она, – спасибо тебе.
«Не за что…» – чуть не вырвалось у меня, но я сжал губы и промолчал.
– Я понимаю, ты сделал все, чтобы его спасти, – продолжала она сквозь слезы.
«Да нет же…» – опять мысленно ответил я.
– Может быть, зайдешь ко мне? Мне… мне хотелось бы поговорить с тобой… Можешь сегодня, сейчас… Или когда тебе удобно…
– Нет, я не приду, – твердо ответил я, – не могу (из меня чуть не вырвалось «не хочу»).
– А… – Осеклась Ольга Ивановна и разразилась новыми рыданиями, но потом через силу проговорила, – да, я понимаю… Тебе тоже тяжело… Но, может, потом?..
– Да. До свидания, – я положил трубку.
Парадокс был в том, что мне не было тяжело. Наоборот —было очень легко. Легко – потому что я остался жить. Легко – потому что я остался один, без друзей. Легко – потому что я мог делать что угодно. К тому же судя по всему я оказался единственным участником нашей экспедиции, оставшимся живым и на свободе…
Несмотря на мои показания в Алма-Атинской прокуратуре в пользу Айгуль, ее привлекли по делу об убийстве в качестве соучастницы. Оля же проходила как основная обвиняемая. Психическое освидетельствование обоих показало их вменяемость. Суд должен был состояться через три месяца. Следы Сергея потерялись в Казахстанских горах; больше я о нем ничего не слышал.
Мне было легко отказать Ольге Ивановне и не пойти к ней в гости, избежав определенного церемониала и рассказов о том, что произошло. Я просто не хотел… и просто отказался.
Я чувствовал невероятную легкость во всем. Осталось только устроиться на работу в морг, и тогда вообще все будет замечательно…
Вдруг зазвонил мобильный телефон – впервые с момента моего возвращения в Москву. На экране высветился номер Алекса. Я нажал зеленую кнопку.
– Алло. Наконец объявился?.. – Недовольным тоном начал он.
– Пошел на хуй, – отрезал я и отключил телефон. Лег на диван (я был все еще в белом махровом халате, накинутом на голое тело после принятия горячей ванны в темноте). Не хотелось больше никаких телефонных звонков – ни на мобильный, ни на домашний номер, поэтому я отключил все средства связи.
«Еще я хочу прыгнуть с тарзанки», – сказал мысленно сам себе.
«Ну и гандон!» – Так же мысленно себе ответил.
На следующий день, надев желтые джинсы-дудочки, малиновый, в белую полоску, свитер и черный пиджак, я поехал устраиваться на работу в морг.
Веселенькое зданьице (по крайней мере, показавшееся мне таким в тот день) на Хользунова.
На проходной меня встретил старичок-охранник:
– Вы куда, молодой человек?
– На работу устраиваться.
Он на удивление легко мне поверил:
– К Зинаиде Петровне?
– Да, к Зинаиде Петровне.
– Ее сегодня нет. Там только Катя в отделе.
– Хорошо, пойду к Кате.
– Ваш паспорт, пожалуйста.
Взяв документы, он записал что-то в свою толстую тетрадь, потом вернул мне паспорт:
– Поднимитесь на второй этаж, в сорок пятый кабинет.
В сорок пятом кабинете действительно сидела Катя – девушка лет двадцати трех с тугой черной косой, свернутой на голове «а-ля Юлия Тимошенко».
– Здравствуйте, – несколько растерянно приветствовала она меня.
– Здравствуйте. Я по поводу устройства на работу.
– От кого?
– В смысле – к вам только по блату можно попасть?
Катя смутилась:
– Вы от мединститута или на практику? Точнее, на какую должность? – Совсем растерявшись, она мило покраснела.
– М-м… Как у вас эта должность называется, которая с трупами…
Она резко подняла на меня глаза:
– Вы смеетесь или серьезно говорите?
– Серьезно… Вполне…
– Имеете в виду санитаров?
– Точно – их самых. Санитаром хочу устроиться.
Катя пристально посмотрела мне в глаза. Краска медленно отлила от ее лица:
– Опыт работы у вас есть? – Холодно спросила она.
– Нет. Но очень хочу обрести.
– Образование полное? – Все более леденеющим тоном продолжала она.
– Полное… Только не медицинское, а экономическое.
– Как? – В микросхемах Юлиной головы явно что-то замкнуло, и последующие фразы давались ей с трудом. – Вы экономист?
– Никогда не работал по специальности… Хотя какое это имеет значение?
Катя опустила голову над бумагами, пытаясь то ли совладать с внутренними мыслительными процессами, то ли восстановить утраченное спокойствие.
– У нас нет открытых вакансий. Ничем не могу помочь, – наконец отчеканила она.
– Может, есть еще какие-нибудь должности, которые с трупами работают? – Несколько развязно спросил я.
Катя снова подняла на меня глаза. Губы ее подрагивали, и весь вид показывал, что она сейчас на грани нервного срыва:
– Зачем вам трупы? – Медленно прошипела она.
Я пожал плечами:
– Просто вчера почувствовал, что это мое призвание.
– Некрофил? – Почти шепотом произнесла она.
– Нет-нет, – мило улыбнулся я, пытаясь ее успокоить.
– Вакантных должностей у нас нет. – Снова отчеканила Катя. – Теперь, пожалуйста, выйдите. У меня много работы.
Невероятно раздосадованный неудачей и недоумевающий, чем мои слова могли обидеть девушку, я покинул ее кабинет и медленно направился к выходу. Несколько раз принюхивался к воздуху: «Чувствуется ли разложение? Пахнет ли смертью? Где же здесь трупы?»
Как только я вышел через проходную на улицу, досада исчезла. «Не получилось – ну и ладно», – решил мой внутренний голос. Захотелось мороженого, и я пошел по направлению к метро, оглядываясь в поиске киосков. «У меня ведь еще есть «Беретта», – пронеслась внутри успокоительная мысль.
Съев эскимо, я решил поехать к Виталиковой маме.
Ольга Ивановна открыла дверь. Я ожидал увидеть ее заплаканной, в черной траурной одежде. Но она, наоборот, показалась мне помолодевшей и постройневшей. Лицо ее выглядело на удивление свежо – настолько, что в первую секунду я решил, что она использовала макияж. Но присмотревшись, не заметил никаких следов помады, пудры, теней… Одета же Ольга Ивановна была в розовую кофточку и голубые джинсы.
Увидев меня, она тихо сказала:
– Здравствуй. Проходи… – Отошла, пропуская внутрь, отвернулась и тогда заплакала – сначала негромко, прикрывая глаза рукой, а потом завыла – истошно, в голос, долгими и редкими рыданиями. Я обнял ее за плечи и проводил в комнату, усадил на диван. Она прижалась ко мне, продолжая выть. Я держал ее за плечи, старался утешить и ждал, когда ее внутренняя боль через этот вой выйдет вся наружу. Через минуту ее рыдание прервалось так же неожиданно, как началось.
– Пойду поставлю чай, – она резко встала, быстро и виртуозно – словно фокусник – достала откуда-то белый носовой платок и вытерла слезы.
У меня перед глазами вдруг возник очень четкий образ Виталика, повторяющего слова Давида «Нам нечего бояться… Нам нечего бояться…»
Ольга Ивановна ушла на кухню, оставив меня сидящим на диване. В этом коротком одиночестве мне вдруг стало очень неуютно. Страшило то, что через несколько минут из кухни вернется Ольга Ивановна и начнет расспрашивать о поездке и обстоятельствах смерти Виталика. Что я смогу ей рассказать?
Я оглядел комнату – словно в поисках путей отступления. Как и в первый раз, заметил скромность и непритязательность обстановки. Также обратил внимание на то, что в квартире практически ничего не изменилось за прошедшее время. Не появилось фотографии Виталика в траурной рамке. На журнальном столике у стены все так же лежали прошлогодние номера «Домашнего Очага». Возникало ощущение, что обстановка здесь была главнее хозяйки, которая словно побаивалась ее и не решалась как-либо потревожить. Интерьер квартиры довлел над хозяйкой, и это казалось тем более странным, что он был вовсе не богатым или изысканным, а весьма скромным.
Вернувшись из кухни, Ольга Ивановна застала меня врасплох – погруженным в размышления.
– Чай, – просто сказала она, держа в руках две больших чашки.
– Спасибо, – поднявшись с дивана, я взял одну.
Чай оказался негорячим и очень сладким.
– Тебе я сделала так же, как себе, – махнув рукой в сторону моей чашки, сообщила она.
– Спасибо, – кивнул я. Снова воцарилось