– Попей водички. Ее у нас теперь вдоволь.
– Я жрать хочу, – повторила Айгуль. Оля тем временем убрала еду обратно в рюкзак.
– Огонь тогда не разводить? – Спросила Айгуль.
– Как хочешь, милая, – Давид продолжал делать какие-то странные быстрые движения руками.
Айгуль бросила на землю ветки кустарника, подошла ко мне и села рядом:
– Как ты спал?
– Хорошо. А ты?
– Тоже на «х», только совсем другое слово, – она положила голову мне на плечо.
– Что так? – Равнодушно спросил я.
– Тяжело процессы идут… – Так же равнодушно ответила она, поднялась на ноги и потянулась.
Давид закончил зарядку, нацепил на себя свою набедренную сумку-пояс и направился к реке, но по дороге остановился около Айгуль:
– Ох, слаба ты, мать, на передок, – он с улыбкой положил руку на ее пах, – но это хорошо – усилит твою практику. Я пока умоюсь и искупаюсь, – он пошел дальше.
– Задолбал, козел… – Выругалась Айгуль.
– Серега спит еще? – Спросил Виталик. Я только сейчас заметил, что тот так и не выходил из палатки.
– Он ушел погулять, – сообщил Давид перед тем, как спуститься с обрыва к реке.
Виталик озадаченно пожал плечами. Айгуль посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня, снова села и тихо – так, чтобы остальные не слышали – сказала:
– Он ушел.
– В смысле? Куда? – Удивился я.
– В горы. Сказал, что хочет остаться один. Вчера вечером собрал свои вещи, а сегодня рано утром ушел.
– Ни фига себе… Давид знает?
– Догадывается. Но Сергей ему не говорил.
– Из-за евангелия?
– Ну а из-за чего еще?
– Как же он без еды?
Айгуль пожала плечами:
– А что ему… Я думаю, он вообще решил отправиться в пустыню на сорок дней…
Я огляделся по сторонам. Около своей палатки в позе лотоса сидела Оля и, не мигая, смотрела на нас с Айгуль.
Искупавшись, Давид собрал нас вместе для нового упражнения. Все сели на колени лицом к горам.
– Сегодня мы пройдем через одну важную практику, – заговорил он. – Смерти нет, как нет и рождения. Истинное «Я» – мы чаще называем его душой – существует вечно в различных мирах. Наше физическое тело, разум, чувства, «эго» – все это не более, чем различные образы и проявления нашего истинного «Я»; так же, как наша тень – образ и проявление нашего физического тела. Тело может существовать без тени, но тень без него – никак. Точно так же истинное «Я» может существовать без физического тела, но тело без него – не может. Истинное «Я» не может умереть и его нельзя убить. Поэтому не существует греха убийства.
– То есть у нашего истинного «я» есть три проявления – тело, разум и чувства? – Спросил Виталик.
– У него может быть множество проявлений в разных мирах, но в нашем мире мы действительно чаще всего видим именно эти три. В нашем мире мы по неведению отождествляем истинное «Я» с его проявлениями. Каждый человек с детства приучен, что он – это его тело, разум, чувства. Конечно, это не так. Чтобы увидеть истинное «Я», его нужно разотождествить со своими проявлениями – отделить от тела, от разума, от чувств. То, что мы понимаем под смертью – как раз и есть такое разделение, и не более того. Но и не менее. Смерть страшна для обычного человека – потому, что его истинное «Я» слишком привязано к своему физическому телу. Из-за этого у человека возникает ложное впечатление, что не тело умирает, а он сам умирает. Чем сильнее связь между истинным «Я» и физическим телом, тем тяжелее нам умирать. Когда мы избавляемся от этой связи – страх перед смертью проходит. Многие просветленные расстаются со своим телом осознанно.
– Зачем? – Снова задал вопрос Виталик.
– Когда человек достигает нирваны, на Земле ему больше нечего делать… Наблюдая за смертью и разотождествляя истинное «Я» и физическое тело, вы можете постигнуть свое истинное «Я» и освободиться. Я знаю, что для каждого из сидящих здесь «смерть» – не пустое слово. Но оно должно стать пустым – потому что ее нет. За прожитую жизнь ваше эго вложило в слово «смерть» слишком много иллюзий, ассоциаций и прочей требухи, навязанной окружающим миром…
У каждого из нас, по большому счету, нет выбора. Когда-нибудь мы все будем с Богом – раньше или позже. Те, кто идут к этому осознанно, будут с Ним раньше. Остальные – когда-нибудь позже, через пару сотен жизней, через пару миллионов лет… – Давид улыбнулся. – Но это все теория. Приступим наконец к практике…
Следуя указаниям Давида, мы, сидя на коленях, выпрямили спину и закрыли глаза.
– Сосредоточьте свое внимание на макушке, – тихо проговорил он, – на той точке, где у вас когда-то был незаросший черепной костью родничок. Когда вы родились, только кожа отделяла то, что внутри вашей головы, от внешнего мира. Постарайтесь сейчас вспомнить те ощущения. Насколько тонка эта перегородка, эта кожа на родничке. Почувствуйте, как она дрожит, пульсирует. Почувствуйте прохладу в этом месте. Сконцентрируйте свое внимание на этой точке и полностью погрузите в нее свое сознание.
Выполняя все, что он говорил, я скоро почувствовал, как в области макушки появилась небольшая пульсация – словно мурашки по коже, но только не снаружи, а внутри черепной коробки, и в одном определенном направлении, по кругу. Это было похоже на воронку стекающей из раковины воды.
Потом мы нараспев повторяли «мри-ить-ю». Покалывание в голове под макушкой продолжалось. Я пел «мри-ить-ю», но в какой-то момент мне вдруг стало смешно, кровь прилила к лицу.
– Теперь наклоняемся вперед и упираемся лбом в землю.
Я выполнил все согласно указаниям. При этом мой смех готов был вот-вот вырваться наружу. Вдруг я почувствовал, как веревка стянула мои щиколотки. Приоткрыв глаза, увидел, что мои ноги связаны черным эластичным ремнем-удавкой. Давид успокаивающе положил руку мне на спину:
– Продолжаем концентрироваться на точке макушки. Представляем, что в эту точку, как в черную дыру, погружается не только наше сознание, но и все наше тело. Мы полностью, без остатка, погружаемся в нее и поем «мритью» еще громче.
В груди появился холодок. Смех исчез. Продолжая петь, я закрыл глаза. Давид тихо отошел.
Мы снова концентрировали внимание на макушке, снова пели. В новой позе это было удобнее и легче. Тело расслабилось, кровь приливала к голове. Но я уже не мог полностью сосредоточиться. Фальшиво пел, мысли перескакивали с одного на другое. Через некоторое время я снова приоткрыл глаза, но не увидел ничего, кроме земли, травинок и своих ног. Вдруг я понял, что слышу только свое и Виталиково пение. Давидов баритон и девчоночьи голоса смолкли. «Может, уснули», – мелькнула мысль. Меня разбирало любопытство, но я оставался неподвижным, и даже снова закрыл глаза.
– Я не могу! – Громко завопила Айгуль в метре от меня. Я поднял голову и увидел Олю и Айгуль, стоявших перед нами с Виталиком. В руках у Оли было ружье, Айгуль хаотично размахивала в воздухе охотничьим ножом.
– Не могу, не могу, не могу! – Повторяла она в истерике.
За девушками стоял Давид. Я все понял и попытался вскочить на ноги, но тут же потерял равновесие и упал. Ноги Виталика тоже были связаны ремнем-удавкой. Давид взял Олю и Айгуль под руки, отвел от нас и усадил на землю.
– Че происходит?! – Срывающимся голосом прокричал поднявшийся на колени Виталик.
Давид подтолкнул к нам Олю, которая встала, подняла ружье и тихо приказала:
– Сядьте.
Дальше все происходило как в фильме, снятом ускоренной съемкой и трясущейся ручной камерой.
Мне захотелось в туалет. Я что-то крикнул Давиду, но он не обратил внимания. Мы с Виталиком сели на колени.
Айгуль тоже кричала – то ругалась на Давида, то просила прощения, то умоляла дать еще время. Давид положил ей руки на плечи, сказал что-то, что я не расслышал, потом повернулся ко мне и с улыбкой добавил:
– Можешь даже трахнуть его, если хочешь.
Айгуль поднялась с земли, подошла ко мне, освободила руки от наручников, а ноги от удавки,