– Почему ты не уходишь? – Спросил я.
– Не хочу. Я тебе мешаю?
– В принципе нет…
Я закрыл глаза, но уснуть не мог, прислушиваясь к Айгуль, но до меня доносилось только ее ровное дыхание. Минут через пять я не выдержал:
– Айгуль, ты мне мешаешь.
– Хорошо, я уйду. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Глава 20
Я уснул, но через пару часов проснулся. Виталик чуть прихрапывал. Я сел и разбудил его:
– Я ухожу.
– Куда? – Не понял он спросонья.
– Куда угодно. Убегаю. Идешь со мной?
– Если нас охраняют?
– Как раз проверим.
– А волки?
– Блин, опять все по новой? – Разозлился я, – я ухожу. Если хочешь – побежали вместе. Если нет – оставайся, я пойду один.
– Я тоже пойду.
Мы тихо поднялись.
– Черт, как мы куртки в наручниках наденем? – Спросил Виталик.
– Никак. Накинем на себя.
Нужно было достать хоть немного воды. Как ее нести – тоже оставалось непонятным – рюкзаки мы не могли надеть из-за наручников.
– Только если перекинуть через шею, – неуверенно предложил Виталик.
– Можно попробовать. Только вначале нужно найти воду.
Я тихо приоткрыл полог палатки. На небе светил узкий месяц, что было подспорьем – все-таки не кромешная тьма. Мы осторожно выбрались наружу. Мелкие камушки шуршали под ногами. Весь провиант, в том числе и вода, был сгружен с лошадей между палатками Давида и Малдыбая.
– Возьмем одну пятилитровую бутыль, – прошептал я Виталику.
– Опасно туда идти – услышат, – ответил он.
– А ты что предлагаешь?
– Может, у костра вода осталась? У меня в рюкзаке еще маленькая бутылка есть.
– Давай посмотрим…
Мы подошли к пепелищу вечернего костра, где нашли кастрюлю, чайник и – удача! – пятилитровую пластиковую бутыль. Воды в ней, правда, осталось не больше двух литров.
– Класс! – Виталик взял бутыль и понес ее к нашей палатке.
Я порыскал вокруг в поисках какой-нибудь еды, но нашел только остатки каши в кастрюле. Решил тоже взять с собой. Где-то послышались тихие щелчки – будто камешком били о камушек.
– Тише, – я пригнулся к земле, потащив за собой вернувшегося Виталика. Мы встали на колени, тревожно оглядываясь по сторонам. Щелчки повторились. Раздавались они из степи, с противоположной от палаток стороны.
– Может, птица какая-нибудь? – Прошептал Виталик.
– Может… – Согласился я.
Глаза начали привыкать к темноте. Мы всматривались в степь, но видели только еле колышущиеся на легком ветру ветки кустарника. Со стороны палаток все было тихо.
– Вроде никого, – пожал я плечами.
Вернувшись к палатке, мы выкинули все из моего рюкзака, поставили внутрь только кастрюлю с остатками каши и бутыль, сунули в боковой карман документы. Виталик помог мне перекинуть обе лямки через голову. Это был единственный способ одеть рюкзак с несвободными руками.
Налетел небольшой порыв ветра. С ним – новые шорохи и движение со стороны степи, потом – от палаток.
– У меня такое чувство, что за нами кто-то наблюдает, – прошептал Виталик.
– Почему тогда не остановят? – Возразил я.
– Может, играют с нами в игру…
Около палатки девчонок показалась чья-то тень, но, приглядевшись, я понял, что это только поднятый ветром край полога.
Мы обошли нашу палатку и двинулись в степь – в сторону, противоположную горам.
Идти в темноте, в неизвестном направлении, в окружении шорохов и шелестов природы было жутко. Я подумал о том, что если бы сбежал один, наверное, не ушел бы далеко и вернулся. Просыпались все первобытные чувства, страхи, инстинкты. Какая, к черту, цивилизация – только ты и дикая природа; один против всего мира.
– Если волки? – тихо проговорил Виталик.
– Сожрут и косточки обглодают, – зло ответил я. – Не нуди, и так херово.
Первобытный страх предлагал два варианта действий. Замереть, спрятаться, лечь на землю и слиться с ней в одно целое, притвориться, что меня не существует, и ждать утреннего света. Либо бежать вперед, не оглядываясь, убегать от целого мира, надеясь, что в этой гонке выйдешь победителем. Конечно, мы выбирали второе. Сжав зубы, шли быстрым шагом вперед. Через некоторое время месяц спрятался за горами, стало темнее. Единственным источником света, освещавшим дорогу, остались звезды. В то же время глаза еще больше адаптировались к темноте, и мы хорошо различали, что находится в пяти – десяти метрах от нас. Впрочем, впереди была только пустота степи.
«Беглецов в этом мире гораздо больше, чем преследователей. Но беглецы почему-то уверены в обратном», – вспомнились слова Давида. Действительно, я опять беглец – от неизвестного будущего и от слишком хорошо въевшегося в память прошлого. Бегу между ними в недоступное для меня, ускользающее настоящее…
Неожиданно быстро стало светать. Страх исчезал. Вокруг проявлялась картина знакомого мира. Серо-розовеющее небо на востоке, горы в предрассветной дымке, бескрайнее пространство сумрачной, болотного оттенка, степи.
– Неужели получилось?.. – Улыбнулся я Виталику, – мы идем уже часа четыре. Они нас вряд ли теперь догонят.
– Если сядут на лошадей?
– «Если, если…» – Передразнил я, – ну сядут, и куда поедут? Ищи ветра в степи…
Остановившись, я сел на землю.
– Ты че? – Удивился Виталик.
– Отдохнем немного.
Мы попили воды.
– Спать хочется, – сказал Виталик.
– Ага.
Дневной свет постепенно проникал в окружающий мир. В сероватых красках, постепенно обретающих яркость, была особенная красота. Я смотрел по сторонам и удивлялся – всему… Непередаваемому великолепию утра, монументальной красоте мира во всем своем величии и – одновременно – чуду маленькой былинки, тонкого листика травы, колышущегося на ветру. Красота былинки была не меньшей и не менее важной, чем красота всего мира.
Удивлялся я и тому, что мы с Виталиком, в наручниках, стоим посреди огромного затерянного пространства – оказавшиеся здесь странным, не объяснимым здравым смыслом и логикой, образом… И, наверное, больше всего меня поражало, что в таких неподходящих обстоятельствах я с умилением разглядываю травинку, любуюсь миром и преклоняюсь перед их красотой. Когда я в последний раз так смотрел на травинку? Все было удивительно и странно в то утро.
Мы достали из рюкзака нехитрые запасы пищи. Съели кашу, и поставили опустевшую кастрюлю на траву. Поднявшись с земли, я с размаху пнул ее ногой – невероятно захотелось это сделать, по необъяснимой причине.
– Мне кажется, – Виталик лег на траву, – что большинство людей, занимающихся практиками – люди с какими-нибудь психологическими проблемами.
– Ни фига себе откровение… – Усмехнулся я.
– Серьезно. Знаешь, что мне вчера Оля про себя рассказала?
– Нет.
– Отец бил и насиловал ее до семнадцати лет. Каждую неделю, пока после школы она не сбежала из своего Джамбула в Алма-Ату.
– Ни фига себе…
– Да. Офицерик какой-то сраной провинциальной военной части. Представляешь, как это на ее психике отразилось.
– Лучше не представлять…
– С другой стороны, может, у каждого своя история и свои психологические травмы? Только каждый их скрывает, старается забыть и не замечать. У меня, например, смерть отца. У тебя… Не знаю. Но по какой-то причине ты же начал свои таблетки жрать…
Я ничего не ответил.
– Слушай, – Виталик вдруг настороженно посмотрел на меня, – а почему мы не прошли через глиняную полосу?
У меня екнуло сердце. Мы должны были дойти до нее еще часа два назад. С напускным равнодушием я пожал плечами:
– Хер его знает. Может, в ней был просвет, и нам чертовски повезло…
– А может мы шли черт-те куда и теперь заблудились?
– Бля, не паникуй опять… Сейчас у нас есть ориентир, который невозможно потерять, – я показал рукой на горы. – Даже если ночью немного сбились, сейчас по нему пойдем, и уже не потеряемся. Главное – двигаться вперед.
– Тогда двинули, – Виталик поднялся с земли.
Мы тронулись дальше в путь, быстрым уверенным шагом, словно знали, куда идем. К полудню дошли до забора из колючей проволоки.
– Вот и граница военной части. А ты боялся… – Я неуверенно посмотрел на Виталика, в душе сомневаясь, что мы действительно вышли к той базе, мимо которой проходили накануне. Но, в любом случае, была надежда, что за этим забором находилось какое-нибудь поселение, где мы встретим людей.
– Может, лучше до ворот дойти? А то арестуют за незаконное проникновение, как каких-нибудь