Через полчаса мы остановились на привал. Малдыбай спешился и спрятался за коня, чтобы справить нужду. Вдруг с подозрением огляделся и перекрестился. Заметив это, Сергей тоже перекрестился, после чего вместе с Виталиком пошел в степь. Девушки направились в другую сторону. Место нашей стоянки неожиданно быстро опустело. Только Давид сел около своего рюкзака и задумчиво посмотрел в степь. Выражение его лица в этот момент поразило меня. Оно было очень грустным (таким грустным я его никогда не видел) и в то же время сосредоточенным и внимательным ко всему окружающему. Он не двигался, и казалось, что в эти секунды прислушивался ко всему миру, ко всем его печалям и страданиям, стараясь осознать все и пропустить через себя, как через фильтр.
Повинуясь внутреннему импульсу, я подошел к нему. Он повернулся ко мне, улыбнулся и молча указал на место рядом. Я сел. Он ничего не говорил. Чувствуя неловкость и необходимость что-то сказать, я неуверенно проговорил:
– Мне Айгуль немного рассказала о твоих практиках и о том пути, которому ты учишь…
Он ничего не отвечал. Я продолжил:
– Как ты ко всему этому пришел? И чего уже сам добился на этом пути?
– О-о, это долгий разговор… – Рассмеялся Давид.
– Времени у нас тоже много… – Улыбнулся я в ответ.
– Ну хорошо. – Согласился он и после паузы заговорил. – Грубо говоря, у каждого из нас есть выбор. Можно не помнить – или делать вид, что не знаешь – о своей смерти, и тогда спокойно жить, работать, есть и пить, бороться за то, чтобы вкуснее кушать, веселее развлекаться, иметь дом побольше, работу попроще, жену или мужа покрасивше, и так далее, и так далее. Прожить таким образом свои семьдесят-восемьдесят лет – и good bye, darling8. Но можно и по-другому. С самого начала быть абсолютно честным с собой. Сказать себе откровенно: что бы я сейчас ни делал, к чему бы ни стремился, лет через сорок-пятьдесят я умру, исчезну отсюда. Какой бы дом себе ни отгрохал, какую бы молодую жену-любовницу ни завел, сколько бы денег ни заработал – тогда мне это все на фиг не будет нужно. Можно даже более прямо вопрос поставить: какого хуя я всего этого для себя добиваюсь и продолжаю добиваться – ни хуя непонятно. В тот момент, когда ты себе честно скажешь: «да, через сорок лет я помру, превращусь в прах, в землю», логично возникнет вопрос: а что будет после смерти? Может быть, все-таки не весь я помру? Может, какая-нибудь малюсенькая частичка меня отправится по почте неким внеземным цивилизациям? Например, с отчетом: «жил, мол, там-то, делал то-то, имеются награды и воинские отличия. Готов к выполнению новых заданий». А иначе на кой хер все было-то? Еще придет в голову мысль: если такую бессмертную частичку найти в себе за эти сорок лет и развить ее надлежащим образом за отпущенный срок? Подготовить к тому, чтобы когда придет срок и тело перестанет существовать, она не растерялась или, не дай Бог, не осталась в земле вместе с мясом и костями, а уже знала о своей лучшей доле и счастье в новом мире. Более того, может, правду говорят умные люди, что там, за чертой, ждет Бог ее для справедливого суда? Именно на этой стадии умственных размышлений и душевных терзаний человеку обычно и приходит мысль: «не пойти ли мне в церковь?» И даже заняться воспитанием этой бессмертной частички осознанно – накачивать ей духовную мускулатуру ежедневной зарядкой, учить различным тонким знаниям и наукам, воспитывать лучшие чувства и наполнять ее любовью и красотой… Так, чтобы при долгожданной встрече с Боженькой, тот, увидев ее, раскрыл бы от изумления рот и сказал: «Бля, офигеть, где же ты была раньше?» Тогда схватит Он ее сразу и уже больше от Себя не отпустит. О таком трогательном хэппи-енде, конечно, все мечтают, и стараются еще мощнее накачать свою душу. Ищут, где, как и с кем сделать это быстрее и эффективнее, в какую школу и к какому тренеру обратиться, какими витаминами подпитаться, и так далее, и тому подобное. Дальше, прямо скажем, у каждого свой путь. Непростой, но увлекательный, и часто непредсказуемый, – с улыбкой закончил свою речь Давид.
– Мне снятся странные сны… – Вдруг сказал я.
– Ну… – С напускным удивлением улыбнулся он, ожидая продолжения моего признания.
Я посмотрел в его глаза, которые в этот момент показались мне бесцветными и совершенно пустыми – словно за ними начиналось то самое бесконечное пространство, ждавшее нас после смерти.
– Как будто я женат на Жанне д’Арк, – ляпнул я первое, что пришло в голову.
– Да, хороший сон, – в его глазах появилась какая-то жизнь, и он несколько натянуто рассмеялся, – значит, впереди у тебя большие свершения.
– Значит, тебе сейчас абсолютно все ясно в этой жизни? – Я посмотрел ему в глаза.
– Ну-у-у, не совсем… – Протянул он с улыбкой. – Например, остается совершенно непонятным, почему некоторые девушки так красивы… – Он рассмеялся. – В самом деле… Зачем нашему высшему «Я» нужна физическая красота? Вон глянь хотя бы на Айгульку… – Давид обернулся к ней и повысил голос, чтобы она слышала. – Такие сиськи, такая жопа, ноги, не говоря уже о мордашке… – Он с хитрой усмешкой разглядывал вернувшуюся из степи девушку. – Охуеть просто… И все исчезнет через несколько лет. Зачем тогда создавалось таким красивым? Или, может быть, это на самом деле, вовсе не красиво, а отвратительно… Но почему тогда мы воспринимаем это как красоту?
– Чтобы такие старые ебари как ты, теряли рассудок и на задних лапках передо мной ходили, – рассмеялась Айгуль.
– Тоже неплохо… – Давид лег на свой рюкзак и прикрыл лицо панамой.
После привала мы опять шли вместе с Айгуль в самом хвосте каравана. Но ее настроение теперь резко изменилось. Она была мрачной и погруженной в себя.
– Чем же я похож на Мэтью? – С деланной усмешкой спросил я.
– Я пошутила. Ты на него совсем не похож… И слава Богу. Мэтью, между прочим, потом даже в Алма-Ату приезжал. Хотел, чтобы я с ним уехала. Но я его послала… Прикинь, он приехал как раз на следующий день после того, как я сделала аборт, – она горько усмехнулась. – Вот придурок…
– От него? – Я посмотрел на нее.
– Нет, конечно… Это было уже в две тысячи шестом… От Давида.
– От Давида? – Удивился я.
– Да, я виделась с ним в Москве, когда была там в командировке. Когда вернулась, все и выяснилось…
– Но зачем сделала аборт?
– Потому что дура. Родители меня убили бы, конечно, если узнали… Но тогда ведь мне уже было наплевать на мнение окружающих, в том числе на их и на Каскыра. С другой стороны, тогда я просто не хотела ребенка. Совсем не хотела. Дура… – Выдохнула она. – Так что я тихушно в Алма-Ате сделала аборт и никто ничего не узнал.
– А Давид знает?
– Я ему не говорила, но мне кажется, что он догадывается.
– Если догадывается, почему сам ничего не скажет?
– Что он может сказать? Говорить об этом после того, как все произошло – бессмысленно и глупо. Дурной тон – как будто просто трепать языком. Давид не из таких. Я даже до сих пор не знаю, когда у него день рождения.
– И был ли он вообще рожден, или спустился с небес, чтобы учить людей, – съязвил я.
– Мама у него была. Я даже знаю, что он очень тяжело переживал ее смерть, когда ему было восемнадцать.
– Не оттуда ли у него такой интерес к смерти?
– Возможно… – Айгуль пожала плечами. – Мне кажется, что у меня теперь не будет детей.
– Многие рожают и после абортов.
– У меня уже после этого был выкидыш.
– Тоже от Давида?
Она мотнула головой:
– От Каскыра. Волчонок не родился…
Я посмотрел на Айгуль и вдруг подумал, что она совсем не похожа на ту девочку в голубом платьице из поезда в моем детстве. Айгуль была настоящей; в ней не присутствовало ничего, что могло навевать какие-то иллюзорные образы, будить фантазию, выстраивать ассоциации и параллели с ностальгическими детскими мечтами. Хотя, возможно, Айгуль казалась настоящей