* * *
Конечно, Эркена под сосной не было, и на что она только надеялась, дуреха? Надо возвращаться домой. Под чьей-то ногой скрипнул подтаявший, но схватившийся вечерним морозцем снег, Мон резко обернулась – Эркен. Почувствовал, пришел! Она бросилась к нему, прижалась, зашептала горячо:
– Обними меня, пожалуйста, за мной следит кто-то, Лэгжин то ли почувствовал, то ли увидел, приходил к нам и караул выставил, выспрашивает, страшно мне.
Эркен неловко похлопал Мон по спине, потом прижал к себе, сказал еле слышно:
– Надо ее перепрятать. А то наведет на ваш дом беду.
– Куда?
– К Уткам. У меня бабушка с дедом там, они не прогонят. И напасть эта не добралась еще до них, я после Йолруна был у них. Из Края выбраться не могут и они, но чужаков там не было, на войну никто не собирается, чернику никто не сушил. Приготовь одежду, я ночью приду, отвезу ее на санках, пока лед еще держится. Озером быстро получится, ты только одень ее потеплее.
Краем глаза Мон видела, что тот, кто шел за ней от ее дома, прячется за деревьями, но он не мог слышать их разговор. Она чуть отодвинулась, сказала неловко:
– Теперь про нас слухи пойдут.
– Пусть. Жарминах скоро, а там…
Мон вскинула на него глаза.
– Будешь моей женой, Мон?
Олонга гремела совсем рядом, неся свои незамерзающие воды, но сердце Мон стучало громче.
Другой Жарминах
Большая женщина в зеленом платье шла сквозь лес с прялкой в руках. Прялка была старинной, на таких уже даже в Краю никто не ткал, только Тхока иногда доставала с чердака, если от Севруджи приезжали люди. Женщина уходила все дальше, все глубже, и лес плакал, глядя ей вслед.
Джалар вздрогнула и проснулась. Долго лежала, прислушивалась. Был уже день, пасмурный, но теплый. Женщина, что раньше во снах просила взять ее прялку, ушла, не сказав больше ни слова. От этого Джалар вдруг стало так тоскливо и одиноко, что она не сдержалась, нашла под шкурой Литину руку, сжала… и, конечно, разбудила.
– Прости, – прошептала она, голос ее не слушался. – Прости, я не хотела, просто…
Она не могла объяснить. Только вдруг показалось, что мир кончился, что наступили такие времена, из которых не выбраться, что впереди на много веков – тьма и смерть.
– Что ты? Кошмар приснился? – спросила Лита.
Джалар помотала головой, но все-таки рассказала свой сон.
– Думаешь, эта женщина тоже пряха, о которых Мия говорила? – спросила Лита.
– Я не знаю. Но если это так, то, наверное, очень плохо, что она ушла.
Они помолчали. Джалар начала задремывать, но Лита спросила:
– Кто такие пряхи, Джар? Что мы должны делать? Мия сказала, что переписать книгу было правильно, но разве дело только в книгах? Ты говоришь, что твоя тебе досталась сразу чистая, ты пишешь на белых листах то, что считаешь нужным сохранить. Но как понять, что мы пишем правильное? Что не надо будет переписывать после нас?
Джалар смотрела на ветки деревьев, служившие им крышей (после того как они отправили Мию в деревню, их снежный дом рассыпался, и они с Литой опять перебрались на дерево), смотрела и думала, что не знает ответа ни на один вопрос. Но даже если не знаешь, надо искать: думать, сопоставлять, рассуждать. И однажды ответ придет, ты отыщешь его среди других слов, сделаешь частью себя.
А потом, сама не понимая зачем, начала рассказывать свою историю с того самого дня, как девочки выбрали ее весенней девой. Она говорила и говорила, слова заливали ее, как весенняя вода, будто глыбы льда, что копились в ней со дня побега, растаяли и вырвались на свободу, заполняя все вокруг: лес, реки и озера, небо, Литу. Она говорила и говорила, пока Лита не схватила ее за руку, будто поставив плотину словам:
– Она здесь? Эта старуха в черном – здесь, в твоей деревне?
– Да!
– Я хочу поговорить с ней.
Джалар чуть отодвинулась. Поговорить со старухой?
– Она же Навь, Лита. Ну, она может быть ею.
– Навь – это?..
– Ну… Навь…
Джалар растерялась. Чтобы объяснить Лите, почему их прародители – Рысь, Лось, Утка и Щука, она просто рассказала одно из сказаний Эркена о том, как зародился Край и люди в нем. И про деревню в небесной тайге понять нездешнему человеку несложно, и про родовую сосну, и почему Вира не обрадуется, если увидит в руках Джалар лойманский бубен. Но как объяснить Явь и Навь? Как рассказать про то, что составляет саму жизнь?
– Навь – это зло, да? – допытывалась Лита. – Все плохое, да? Зависть, обида, жестокость, да?
– Да, но…
Навь – это еще и ночь, и зима, холод… Ночь – не всегда плохо, зима нужна деревьям, чтобы отдохнуть. Джалар попыталась это объяснить, и Лита, кажется, поняла. Она помолчала, а потом сказала очень решительно:
– Мне надо посмотреть на эту старуху, Джар. Если это та, о ком я думаю, то мы с ней справимся. Хотя хорошо бы, конечно, если бы с нами была Си.
– Почему хорошо?
– Она знает об Анилу больше всех. Когда ты можешь назвать зло по имени, когда можешь заглянуть ему в глаза, оно становится гораздо меньше. Но Си далеко, а я… я ее чувствую, эту Анилу. Знаешь, будто во мне есть ее частичка. Пойдем. Все равно мы хотели узнать, как там Мия.
Джалар кивнула. Они могли бы посмотреть на деревню издалека. По дороге она сумеет убедить Литу, почему нельзя соваться в лапы Нави. Надо сначала узнать побольше, понять, как одолеть ее, подготовиться. Лита упрямая, но должна же она знать, что такое опасность.
Они спрятались в зарослях дикой малины, решив для начала осмотреться. Джалар чувствовала себя опустошенной. Зачем вообще было рассказывать свою историю, что она хотела получить в ответ? Облегчение? Утешение? Историю Литы? Не важно, она не получила ничего, и сейчас ей хотелось плакать.
Медленно вечерело, тянулись над деревней тонкие струйки дыма.
– Там какое-то веселье, – сказала вдруг Лита. – У вас сегодня праздник?
Джалар задумалась: неужели уже Жарминах? Да, похоже, что так. Дни стали длиннее, на солнечных склонах растаял снег, вчера она видела бугор, весь усыпанный мать-и-мачехой, а сегодня над их сосной пролетала стая грачей.
– Жарминах, – выдохнула Джалар. Она провела в лесу, скрываясь от родичей, половину круга. – Время Щуки закончилось, Явь просыпается.
– Ну… это же