– Что ж… – зло проговорила Такун, кивнула на Тхоку. – Ты хорошо ее спрятал, она у Нави в гостях, никто не дозовется. Где Джалар?
– Я не знаю.
– Тэмулгэн!
– Я не знаю! Я… я велел ей бежать. И она убежала. Наверное, в лес, Такун. Пусть побудет там, сейчас время Утки, ягод, грибов полно, она справится. Уйдут чужаки – вернется.
Тэмулгэну показалось, что жена ударит его сейчас, но она только сгорбилась и проговорила:
– Зря я тебя не послушалась, надо было еще до Саол-гона отправить ее к Севруджи.
– Что сделано, то сделано, – ответил Тэмулгэн и поправил одеяло, укрывавшее Тхоку. – Джалар найдется. И мама поправится. Все будет как раньше, Такун.
«Лишь бы поскорее чужаки ушли отсюда», – добавил он про себя, но вслух ничего не сказал. Не ему, сыну пришлого человека, гнать из Края чужаков. Ведь они ничего не сделали. Или он ошибается? Эркен спросил у него, что говорили чужаки на сходе. И Тэмулгэн не смог ответить, не стал пугать мальчишку. И боялся повторить…
«Мы расчистим ваш лес, – сказали они. – Мы построим на месте Края большие города, вы заживете как люди, а не как отсталые дикари и ни в чем больше не будете нуждаться». Вот что сказали они. Но было что-то еще, какая-то заноза в сердце, будто потерянная вещь, забытый сон. И он никак не может отыскать то, что выскользнуло у него из памяти.
* * *
Каждый год перед Норзеном мужчины отправлялись в город: везли продавать шкуры и оленьи рога, ягоды и травы – все, чем щедро поделился с ними Край. Сначала плыли лодками до рыбацкого поселка, а там пересаживались на крохотный самолет, что летал в Край раз в две недели. В этом году было так же, жизнь есть жизнь. Два дня грузили лодки, давали наставления, составляли списки того, что купить. Тэмулгэну тоже нужно было ехать в город, но он не мог оставить мать и жену одних. Он чувствовал взгляды соседей, тяжелые, суровые, будто что-то неправильное сделал он, а что – пойди разберись. Долго не мог найти никого, кто взялся бы продать его шкуры. Те, кто раньше посчитал бы за честь оказать лучшему охотнику Края услугу, теперь отводили глаза и находили отговорки, такие нелепые, что хотелось кричать. Наконец согласился отец Эркена, взял большой процент, но Тэмулгэн был рад и этому, правда, хотелось сказать, что с будущими родственниками так не поступают. Успел одернуть себя: где его дочь, невеста Эркена? Никто не знает.
Неладно в Краю. Все мужчины, что отправились в поселок на торги, не возвращались слишком долго. Послали за ними Халана и его брата – и что же? Три дня они кружили по озерам и протокам, а выплыть к поселку, до которого всего день хода на веслах, так и не смогли. Потом вдруг погода разбушевалась, ливень лил такой, будто все реки Края перевернулись и хлынули с неба вниз. А как закончились дожди, в поселок уж сам Мадран отправился. Доплыл. И нашел торговцев в кабаке, без товара, без штанов, в пьяном дурмане. Хозяин сказал, что пили те беспробудно все это время да в карты резались и проиграли все, что с собой привезли: все меха, весь мед, все мясо, – все, что с собой было. Еще и должны остались. Мадран заплатил долг, сгрузил горе-соседей на лодки, что одолжил у давних знакомых, сцепил в караван и насилу довез домой. Теперь двенадцать дворов Дома Рыси были в должниках у Мадрана. Ехидным Щукам история показалась забавной, но Дом Рыси погрузился в тоску. Тэмулгэну очень все это не нравилось. А больше всего – что пропали его шкуры и спросить-то не с кого. Отец Эркена только мычал в ответ и толком ничего объяснить не мог.
Тхока по-прежнему лежала как колода. Тэмулгэн злился то на нее, то на себя, то проклинал Навь, то жаловался Яви. Может, только Тхока и могла бы распутать этот узел, отыскать Джалар. Что же с ней такое сталось, что она лежит неподвижно и молчит, молчит, молчит? Такун тоже молчит. Она никогда не была разговорчивой, но тут прямо сло́ва иногда за весь день не вытянешь. Вроде и упрекнуть не в чем: еда всегда на столе или в печи, вся одежда чистая, пол выскоблен, куры накормлены, корова доена. Но как же тошно ему!
Обойдя в поисках дочери ближайшие болота и лес, он осмотрел берег, заметил, что не хватает самой маленькой лодки, она у Джалар была любимой. И тогда, скорее всего, она ушла озером. Что ж, это умное решение – лошади по воде не скачут. И теперь каждое утро он обходил берега́, багром истыкал озеро, поднял всех Щук, в ноги им кланялся, и они, надо сказать, в помощи не отказали, искали вместе с ним исправно, да все без толку. Джалар как в Навь канула. От своих помощи Тэмулгэн так и не дождался. Рыси – лучшие следопыты Края, они могли прочесать лес, под самый крохотный камешек заглянули бы, но у каждого нашлась отговорка, одна нелепее другой, а глаза так бегали, что Тэмулгэн плюнул, отвязал лодку и поплыл к Щукам.
Чужаки по-прежнему жили в Доме Рыси, хозяевами ходили по деревне, каждый день стреляли по белкам, так, для забавы, и никто, даже Тэмулгэн, не смел сказать им, что это противно Яви.
Олений след
Шли дожди, подминая под себя время Утки, приближая Норзен. Уснет мать-Утка, уставшая от дел, уснет вместе с нею и солнце, и тепло. Навь будет бродить средь деревьев, тихими станут разговоры, сдержанными – речи. Зверье попрячется в норы, вырастет на озерах лед, толстый, прозрачный до синевы. Только Олонга спать не ляжет, будет так же резво скакать по камешкам, весну ждать.
– Она лежит так с тех пор, как… – Такун оборвала себя, взглянула на Мон. Та кивнула. Они не говорили про Джалар. Никто в деревне не говорил, но разве запретишь думать?
Джалар пропала, из Дома Рыси будто ушли простота и ясность, ушли радость и здравый смысл тоже. Мон всегда гордилась, что может среди шелухи и морока слов, слухов, сплетен остаться здравомыслящей, остаться землей, опорой. Но сейчас ее саму качало из стороны в сторону, будто в сильный ветер. Она боялась, что этот шквал вывернет из земли ее корни, перевернет все с ног на голову. «А ведь он уже перевернул», – поняла она. Отца Джалар, которого всегда все уважали, больше не зовут на сход, обвиняют в том, что он «тормозит развитие Края, лишает детей будущего» (Мон, как ни