– Не уходи, – шептала она мужу в горячее ухо. – Не уходи!
– Почему? – смеялся он в свою рыжеватую бороду.
– Буду скучать.
– Я скоро вернусь. Всего же на два дня. И ты теперь не одна. – И он положил свою большую горячую руку на ее нежный, уже округлившийся живот.
– Сын, – прошептала она, засыпая.
Он ушел в лес, искать что-то, чего она не понимала, и не вернулся. Она дала лесу четыре дня, но Навь не выпустила его. Тхока поняла, что он сгинул навсегда. Была глубокая осень. Он мог утонуть, провалиться в болото, его мог задрать голодный медведь или рысь, он мог заблудиться, сломать ногу, замерзнуть, отравиться… Его искали. Сначала она одна, потом всей деревней – и даже следов не нашли. Она сожгла его вещи и тетради, чтобы осветить путь в небесную тайгу. Оставила себе только одну, а зачем – сама не знала, никогда в жизни ее не открывала, спрятала на самом дне сундука.
Четыре дня живот будто резали ножом изнутри, она еле ходила. Потом взяла свой лойманский бубен и доковыляла до кривой сосны. Выкопала яму у самых корней и положила туда бубен, завернутый в промасленную бумагу. До сих пор под ногтями у нее темные полоски той земли, того дня, не вымылись за столько лет.
– Забери мой дар навсегда, – сказала она и почувствовала, что стала полуслепой и почти глухой. Она положила руки на живот. Все краски мира потеряли яркость, звуки – четкость, и она больше не увидит будущее в ходе облаков, она станет обычной, но лишь бы не пустой. – Только пусть он выживет. Пусть родится живым и здоровым. Живым и здоровым.
Тхока знала, что других детей у нее не будет. Дважды так полюбить нельзя, а по-другому она не умела и не хотела. Через четыре месяца родился Тэмулгэн. Живой и здоровый. Бубен остался гнить под кривой сосной.
Сломанный тавур
Эркен смотрел на разбитый тавур. Музыка и слова – все, что у него было. Музыка, слова и любовь к Джалар. Но пришли чужие люди и забрали у него это. Теперь он пустой и одинокий еще больше, чем прежде. Когда Джалар разорвала круг и побежала, чужаки бросились к лошадям, и у каждого было ружье. Они ускакали, растоптав выпавшую из рук Айны прялку, умчались вслед за Джалар, за невзрослой еще девочкой, впервые бежавшей в этом году невестины гонки, а соседи расходились по домам, переговариваясь, как будто ничего такого не произошло.
К нему подошла Мон.
– Ты не видел Джалар?
– Что?
– Ты не видел Джалар? Почему-то ее не было на сходе.
Эркен смотрел на Мон во все глаза. Не было на сходе?
– Она была, Мон! – закричал он что было силы.
На них заоглядывались, кто-то подошел, взял его за локоть и потащил прочь с поляны. А, отец. Ну конечно. Он стоит посреди деревни и орет на девушку! Он, сказитель, уважаемый человек! Мон смотрела ему вслед, покусывая губу, а потом круто развернулась и побежала в сторону дома Джалар. Эркен очень надеялся, что она успеет раньше чужаков.
– Да пусти ты! – вырвал он локоть из цепких рук отца.
– Тебе пора жить своим домом, Эркен. Женись.
Эркен устал слушать это. Он ускорил шаг, передернул плечами. Ему было холодно. Холодно и страшно.
В доме отца собралось много мужчин, все они кричали, распаляясь от своих криков все больше, и Эркен никак не мог понять, что они говорят.
– Эти чужаки правы, – говорил отец, – дети Лося совсем уж обнаглели, расстроили свои дома так близко к Уткам, будто весь лес – их!
– Так, глядишь, и до нас доберутся, – поддакнул Мадран, отец Шоны. Он кипятился больше всех, хотя обычно был спокойным и рассудительным. – Они давно зарятся на наши пастбища, вспомните невестины гонки.
Все закивали, хотя Эркен, как ни напрягался, не мог вспомнить, что такого сделали дети Лося на невестиных гонках? Вроде бы все мирно и хорошо было, пока не случилась та беда с Аюром и Сату. Но при чем тут Лоси?
– Они и Щук готовы обобрать, и Уток против нас настраивают, – сказал еще кто-то, Эркен не разглядел кто. Ему стало невмоготу, и он начал пробираться к выходу.
– Куда ты? – окликнул отец. – Ты наш сказитель, ты должен все хорошо запомнить, сынок, и потом спеть, как дело было: как Лоси вздумали на нас напасть и как мы их опередили.
– Да! – завопили вдруг все, кто были в доме, даже мама с сестрой. О великая Рысь, им что, отравы какой подсыпали?
– Сядь! – рявкнул отец.
Но Тэмулгэн, который, кажется, единственный не орал и не вскакивал, сказал:
– Пусть выйдет, подышит, видишь же – плохо парню.
И Эркен вырвался на воздух. Его знобило, но в то же время он не мог дышать, будто сидел в слишком уж натопленной бане. Что это сейчас было? Они что – собираются идти драться с Домом Лося? Но зачем? Столько веков мирно жили, с чего же вдруг?
Эркен подошел к скамейке, сел. Ногой почувствовал что-то под ней, нагнулся – сломанный тавур. Да, он же сам бросил его сюда. Эти пришлые… они убьют Джалар. Они ведь так и сказали: «Убьем каждого, кто будет ей помогать, говорить о ней, вспоминать». Но как он может забыть? Он надеялся, люди, что пришли к ним в дом, будут думать, как избавиться от чужаков, будут думать, как помочь дочери Тэмулгэна, но они несли какую-то чушь, даже в голову не влезает, так это все нелепо и дико.
В доме кричали все громче, все яростнее. Дверь скрипнула, и на крыльцо выскочил Тэмулгэн. Он подошел и сел рядом. Эркен решил проверить: все-таки слова – его сила, он не мог не понять, даже если говорят чужаки.
– Зачем им Джалар?
– Что?
– Чужаки. Они говорили, что заберут Джалар и чтобы мы не искали ее, не вспоминали о ней, чтобы мы забыли. Что она – причина всех наших бед.
– Ты что, парень? Забродившей булсы опился?
– Я не пью забродившую, от нее голова мутнеет и язык заплетается. Я, может, не так понял? А вы что слышали? – спросил он осторожно. – Что дети Лося нам враги?
– Я не знаю, кто сказал этот бред и кто его услышал, но хоть ты-то не повторяй, Эркен! – вспыхнул Тэмулгэн, и Эркен облегченно выдохнул. Значит, он не сумасшедший. Но что же тогда происходит?
– Что же они сказали? Ну, эти