Илар куснул заусенец на большом пальце. Сложно. Вот бы кто подсказал…
Дверь приоткрылась, и в палату бесшумно вошла Мавна. Глаза у неё были красные, нос распух, а на одежде темнели страшные пятна чужой крови. Комкая концы рукавов, она сделала пару шагов, вглядываясь в Лекеша. Илар дёрнулся, повернулся к ней всем телом.
– Это он? Точно? – спросила Мавна шёпотом.
Илар кивнул:
– Он. Как ты сюда добралась? Всё хорошо?
Мавна перевела на него взгляд – страшно заплаканный и потерянный. В груди у Илара защемило от жалости. Ничего больше не спрашивая, он приблизился и развёл руки в стороны.
Они обнялись, вцепились друг в друга изо всех сил и расплакались, не сдерживаясь.
* * *
– Пап, ты извини, пока вот так. Дом не ахти, но… уже есть какое-никакое тело. С ним будет проще нарастить новое, верно?
Варде поднёс банку с болотным духом к аквариуму и осторожно открутил крышку. Сверкающая субстанция плеснулась в воду, закружилась мерцающим завихрением и плавно тронула чешую Варфоломея. Рыбьи плавники дрогнули, замерли, синий глаз на миг блеснул бело-голубым и снова погас, стал обычным. Сияние впиталось в тело, Варфоломей продолжил плавать как ни в чём не бывало – но, пожалуй, чуть более осмысленно задержался у переднего стекла, рассматривая Варде. Или ему просто так показалось?
Он тяжело вздохнул и отошёл к окну. Во дворе загремели фейерверки.
Парни во главе с Лирушем взяли его машину и поехали снимать репортажи с улиц. Варде с ними не захотел. С него было довольно и упырей, и болот, и всего, что было связано с неживым холодным существованием.
Нужно налаживать свою не-жизнь. Наверное, было бы и правда здорово переехать в город побольше, где можно будет не прятать свой запах за клубничной жвачкой и не хранить в холодильнике запасы крови, маскируя под чайный гриб.
Варде хмыкнул и набрал Мавне сообщение:
«Я помог достать детей со дна. Значит ли это, что ты согласишься быть моей невестой?»
И прежде, чем её настиг бы сердечный приступ, добавил с лёгким ощущением светлой грусти:
«Прости. Шучу».
* * *
Поляну заливал медовый свет. Должно быть, стоял июль – душно-сладкий, жаркий, цветистый и сочный. От старых ив шелестела рыхлая тень, городская речка не несла прохладу, слишком сильно нагрелась за два тёплых месяца, и от неё пахло тиной.
– Мирча, ты где был?
К нему шла мама, на ходу вытирая тарелку стареньким полотенцем в клетку. Мирча замер, не зная, что ей ответить.
А правда, где он был?
Взгляд упал на собственные ноги. Чёрные джинсы, тяжёлые ботинки на шнуровке. Мирча вытянул руку, разглядывая чёрную кожаную куртку. Надо же, он ведь любил носить яркое…
– Что случилось?
Мама подошла ближе. Солнце светило позади неё, клонясь к закату, и лицо будто размывалось, зато волосы окружало золотое свечение.
– Ты такой худой… – Мамина рука легла ему на щёку, невесомая, тёплая. – И уставший. Совсем взрослый у меня стал. Пошли за стол, сынок. Мануш и папа уже ужинают.
Мирча положил ладонь – грубую, горячую, с корочками подсохших ран и мозолями – поверх маминых мягких пальцев. Мама улыбнулась и потянула его к столу, который оказался тут же, на поляне под ивой. Мирча не сразу его заметил.
Мануш и отец помахали ему руками. Они были очень похожи, будто один и тот же человек в разном возрасте. Оба с волнистыми тёмно-коричневыми волосами и короткими бородами, с тёпло-карими глазами, прямыми носами и открытыми улыбками. Мирча не помнил Мануша таким. Мануш заметно возмужал.
Мирча растерянно подошёл к ним, ступая по нагретой душистой траве и цветам, облюбованным жужжащими шмелями, но не стал садиться за приветливо выдвинутый для него стул.
Что-то было не так.
Но что именно, он не мог понять.
На столе его ждали графины с густым персиковым соком, яблочный пирог с решёткой из теста, булочки с корицей в густой сахарной помадке, большое блюдо с кусочками сыра и багеты с карамелизированным луком и джемом.
Мирча не помнил, чтобы у них в семье такое ели. Обычно на столе был суп, хлеб, макароны с консервами, дешёвые развесные конфеты, чай в пакетиках или фруктовый порошковый напиток.
– Что стоишь, как чужой? Мы так тебя ждали. Садись, ну.
Отец похлопал ладонью по свободному стулу.
– Ты видел Крину? – взволнованно спросил Мануш. – Как у неё дела?
Крина… Мирча с трудом вспомнил, что так, кажется, звали девушку, с которой Мануш гулял в семнадцать лет.
Мирча разлепил сухие губы:
– Нет. Не видел. Прости.
Солнце светило ему в лицо, и в кожаной куртке становилось жарко.
– Мам… – Он повернулся к ней, не зная, как выразить мысль. – Почему всё так странно?
Эйша улыбнулась с сочувствием и тронула отросшие волосы Мирчи.
– Подстричь тебя, сынок? Покровители, что это у тебя…
Пальцы задержались на его шее. Мирча помнил, что там у него огонь. И по всему телу тоже. И даже в крови. А почему и как он туда попал, не помнил. Ещё одна странность.
– Смородник! – позвал позади мужской голос. – Тебе пора.
Мирча обернулся. На другом конце поляны, у реки, стояли трое. Он знал их лица. А спустя пару секунд вспомнил и имена.
Мятлик – стройный и гибкий, светловолосый, с острым курносым носом.
Клён – рослый шатен, широкоплечий, с мускулистыми руками и короткой рыжей бородой.
Дивник – красивый, голубоглазый, с мраморно-бледной кожей и чёрными длинными волосами.
В них тоже был огонь.
Когда-то.
– Смо… – уже чей-то другой голос, тёплый и тихий, от которого внутри что-то дрогнуло. – Смонь, пожалуйста. Слышишь?
Он не видел, кому принадлежал этот голос. Просто прозвучал в ветре, тёплым порывом коснувшись губ.
Мирча качнул головой:
– Мам, пап… Мануш… Простите. Я… не Мирча.
Он шагнул назад, с грустью глядя на накрытый стол и на место, оставленное для него самого. Шаг, другой, снова. Лица родных плавно затягивала золотистая дымка томного июльского вечера, красивая, сверкающая, как праздничная вуаль.
Они не звали его. Не погнались следом. Просто смотрели.
И, как ему показалось, отпускали.
– Иди, парень, – повторил Клён.
Чародейские кожаные куртки смотрелись тут так чужеродно, как угли в бокале с лимонадом.
Мирча сглотнул. Смородник – вот его имя. А эти парни…
– Простите меня, – глухо проговорил он. – Я не хотел. Клянусь, не хотел.
Дивник вальяжно повёл плечом. Все движения у него всегда получались плавными, ловкими, как у дикого зверя.
– Ясное дело,