– Где папенька с маменькой?
– Мария Владимировна вернулись из гостей. Спят, – коротко с улыбкой отвечает он.
Я закрываю глаза. Он гладит мои волосы:
– Настя, Настенька, жизнь моя.
Видение рассеивается, и я вновь оказываюсь в своей старой комнате, теперь музейной, и тот же самый француз сейчас стоит передо мной, но гораздо более печальный. Да и я совсем другая. И тут меня охватывает ужасный приступ слабости и тошноты. Я не успеваю упасть на пол, потому что Венселас ловко подхватывает меня. Опускает на кресло, а сам садится рядом. Я чувствую покалывание в конечностях. И вновь сильный прилив тошноты. Венселас поглаживает меня по руке и тихо-тихо шепчет:
– Тсс, всё хорошо, всё пройдёт.
Глотнув ртом воздух, я с усилием выдавила:
– Месье учитель, значит.
Он молча кивнул. Мне кажется, он расстроен.
– Почему того мальчика, Алексея, нет на семейном фото?
– Твой брат умер в январе 1860 года от воспаления лёгких, а это фото сделано после его смерти, – сдавленно ответил Венселас.
– Что было дальше?
– Я был его гувернёром, у вас, девочек, была своя гувернантка, и после смерти Алексея я стал не нужен семье, решил уехать. Всё это… между нами стало слишком серьёзным, я же хотел тебе другой судьбы. Надеялся, что ты не заметишь моего отъезда, охваченная горем по младшему брату. Я ничего не мог сделать. Только добавить неприятностей. Но ты сказала, что, если и я уйду из твоей жизни, ты умрёшь, твоё сердце разорвётся. Ещё полгода мы тайно встречались, но твой отец решил отдать тебя замуж. Он к тому времени подыскал тебе хорошего жениха, и ты уже вошла в возраст невесты, к тому же к Ане уже сватался ваш сосед, учитель Дмитрий Николаевич. Кандидат, которого выбрал тебе отец, был богат, знатен и, в общем, хорош собой, и я бы хотел, чтобы ты вышла за него. Конечно, мне было бы непросто отпустить тебя, но ты бы обрела судьбу более радостную. Протест твой, заключавшийся в истериках, слезах и отказе от пищи, всем дал ясно понять, что жених тебе противен и ты знать никого не желаешь… кроме меня. – Он помолчал. – Как сейчас, так и тогда: всё или ничего!
Я ошеломлённо кивнула, он продолжил:
– Я действительно боялся за твою жизнь и порой за твой рассудок. У меня оставался один выход – поговорить с твоим отцом, попросить у него твоей руки. Ты предупреждала, что это бесполезно. Так и вышло. Кто был я в его глазах? Иностранный учитель, ни кола ни двора, неизвестная фамилия и происхождение. Я хотел сказать ему, что вообще-то я богат, но зачем богатому господину ехать в эту глухую провинцию? Да, он знал, что я умён, образован, но что с того? Александр Дмитриевич хотел счастья для своей старшей дочери. Он был очень интересным человеком, в хорошие времена мы много часов проводили за разговорами. Они начинались с позднего чая, а заканчивались затемно. Нам нравилось общество друг друга, но как жениха для дочери он меня никогда не рассматривал. Когда я пришёл к нему со своим откровением, Александр Дмитриевич очень удивился, покачал головой и ничего не ответил. Ты была бледная, исхудалая, заплаканная, лежала в своей комнате, не желая ни есть, ни пить. Ваш доктор говорил, что у тебя нервная болезнь. Истерика, паника и страх. Тебя не устраивал мир таким – без брата, без меня. Я успокаивал твою мать, она держалась из последних сил, отец твой всё время молчал. Даже слуги в вашем доме ходили, словно призраки. Аня была единственная живая душа. Она всегда была стойкой, лёгкой и верила в лучшее. За неё я не боялся, а вот ты…
Я встала, отвернулась к окну, в стекле на фоне ночи отражался мой силуэт.
– Мне казалось, что назло своей судьбе ты морила себя и пошла бы до конца, лишь бы только тот злой рок, что забрал твоего брата, вернул его обратно. В этом кромешном ужасе твоих припадков злобы и рыданий ты лишила меня возможности выбора, оставив единственный выход – повиноваться. Я пришёл к тебе и сказал, что согласен на всё. Ты вдруг предложила сбежать во Францию. Для твоих родителей исчезновение дочери было бы ударом. Мы написали им жизнерадостную записку, что уехали вместе, что счастливы и любим друг друга, что будем жить в Париже в моём собственном доме. Это было в июне 1860-го, тебе было восемнадцать лет. Реальность же оказалась более суровой. Мы уехали совсем не в Париж, а в мой одинокий замок – «осадная башня», как ты его называла, который был в диких лесах, далеко от столиц и крупных городов. Там мы прожили много счастливых лет. Ты посылала письма и подарки родителям через моего помощника, не указывая обратного адреса, говорила, что всё хорошо, что им не нужно за тебя волноваться, ты со мной, мы богаты, довольны жизнью и прочее. Тогда мы с тобой и правда были счастливы, много гуляли, путешествовали, я покупал тебе самые лучшие наряды, книги, нанял тебе хорошего повара, чтобы ты вкусно питалась, и ты пришла в себя, но тебе всего было мало! Я надеялся, что однажды ты заживёшь нормальной жизнью, выйдешь замуж, как положено. У меня не было сил расстаться с тобой, ты этого тоже не хотела, и я всё чего-то ждал…
– Ничего не помню, – прошептала я себе под нос.
– Однажды я был вынужден уехать почти на год, тоже не по своей воле, по долгу службы, оставив тебе слуг, денег, всего вдоволь, но, когда вернулся, ты стала какой-то другой, заявила, что тебе надоела такая жизнь. Сказала, что смерть – это страшная вещь и ты хочешь быть со мной всегда и везде и жить вечно. Я долго отказывался от этой затеи, пока не закончились все доводы, оттягивать обращение бесконечно было невозможно. Вернувшись однажды из очередной своей поездки, я подарил тебе кольцо в знак нашей помолвки и обратил тебя. Это кольцо, кстати, и сейчас на тебе.
Он кивнул на мое старинное кольцо с большим лиловым камнем.
– А дальше началось что-то невообразимое. В первый же день после обращения ты набросилась на меня. Ты не узнавала меня и всё вокруг, вела себя, как дикий зверь, сорвавшийся с цепи. В тебе было столько злости и ненависти, я никогда тебя такой не видел! Я пытался