— Ты к чему это? — спросил Ерёмин.
— Мы не брали вокзал, дворец Дудаева или площадь «Минутку», но нам и без этого хватило дерьма, — невозмутимо говорил я. — Но мы стояли или шли вперёд, как требовали обстоятельства. Обычная сибирская махра — пехота. А вот человек, который, как ты говоришь, что-то там мог видеть — стукач, крыса и бросил нашего на минном поле. Человека, который его туда спасать пришёл. Без ног и без руки оставил его там. Знаю я, кто это тебе напел. Он один только так мог.
Опера переглянулись. Я откашлялся и продолжил:
— После того случая он сочинял, каким храбрым там был. А когда его ловили за его косяки — он всегда начинал кричать: а я-то чё? Смотрите лучше, что вон тот сделал! Это человек, который за счёт других хочет сам выплыть. И звали мы его крысой. И что он тебе напел — всё враньё или фантазии. Где сам наврал, где пересказал сплетни, а где додумал. Так что ты теряешь время, товарищ майор. Ничего тебе здесь не светит.
Смешливый опер больше не смеялся, мрачный смотрел на меня, не отводя взгляда.
Ерёмин вздохнул и убрал все бумаги в папку. Некоторые при этом смял, но будто не заметил этого.
— В изолятор его, — распорядился он.
— А за что? — сказал взрослый опер, неодобрительно посмотрев на него.
— Да закинь его уже туда, чё споришь? — прошипел Ерёмин. — В дежурку в обезьяннике пока закрой, потом санкция будет от прокурора, оформим нормальный арест. И остальных погнали допрашивать. Кто-нибудь да расколется.
— Да как-то, — опер задумался. — Ну… это как-то…
— Слушай, — следак повернулся к нему. — Ты или делай, или…
Договорить он не успел. Дверь открылась без стука, и внутрь вошёл седовласый мужчина в длинном чёрном пальто поверх делового костюма и с шёлковым платком на шее. На лице у него большие затемнённые очки. В левой руке он держал тонкий кожаный портфель.
— Не знаю, что вы там и куда оформляете, — медленно сказал он густым баритоном, — но без моего участия все эти протоколы будут признаны недействительными.
Понятия не имею, кто это такой, но мне хватило мельком увиденного в коридоре Халявы, который мне улыбнулся и показал большой палец.
Ну, продержался, вот и пришло подкрепление.
— А ты кто? — спросил Ерёмин, медленно поднимаясь со своего места.
— А ты кто? — адвокат посмотрел на него поверх очков. — Новенький? А-а-а, ты из военных? Ну, я ваших плохо знаю. Ну ничего-ничего. Военный следователь, гражданский следователь, — адвокат повернулся ко мне, усмехнулся и пару раз похлопал ладонью сверху по кулаку, — за нарушения вас всех одинаково сношают. Ну так что, уважаемый, — он глянул на Ерёмина, — будем сотрудничать или я официально начинаю искать с лупой любые нарушения? А их здесь будет навалом.
Ну, адвокаты в эти дни влиятельнее, чем когда-либо будут, и Славик как раз нашёл подходящего, судя по тому, как переглянулись опера, которые явно уже встречались с ним. Должно быть, самый наглый из тех, кого можно нанять в городе. Тем лучше.
— И в какой ты это изолятор хотел его отправить? — спросил седой.
— Больше не задерживаю, — Ерёмин бросил в мою сторону недовольный взгляд.
* * *
Ну, показаний свидетеля нет, как и самого свидетеля. И теперь это известно всем, а без участия Трофимова, прибывшего адвоката, парней никто допросить не сможет.
Но Ерёмин может решиться идти дальше и заставит Вадика стать свидетелем. Больше не будет брать нас на понт, опираясь только на слухи, чтобы кто-то написал чистосердечное. Легко не вышло, придётся воевать. Ставки выросли, и сейчас ему надо или отступить, или играть до конца.
В самом худшем варианте следак заставит Вадика сочинить что-нибудь, и с Митяева это станется. Но ему и самому придётся что-то отдать, потому что возможный свидетель — довольно жадный, чтобы делать что-то без вознаграждения. Правда, если Вадик в чём-то заляпан, то у следователя будет хорошая возможность на него повлиять.
В суде всё может рассыпаться, вот только есть нюанс: доводить до судебного процесса нельзя — такое давление начнётся, что всем будет плевать, что обвинение висит на соплях. Дело может выйти резонансное, сразу подключится целая грядка тех, кто будет рад нас утопить.
Поэтому надо отбиваться сейчас, или будет поздно и сложно.
Следователь ушёл, а адвокат двинул за ним, показав мне большой палец. В кабинете остались мы втроём. Молодой опер хмыкнул, а тот, что постарше, посмотрел на меня, щуря глаза.
— Пиво будешь? — вдруг предложил он.
— Не, голова ясная нужна.
— Ну, смотри. Ты главное — не расслабляйся. Он вредный, ещё бы чего не учудил. Кто-то же ему напел про всё.
— Да я знаю. Ему напели, а он слушает.
— Вредный, — проговорил опер. — Я сам в Афгане был, перед особистами сидеть доводилось, и тоже там всяких хватало. Но нашего брата так не грызли, как ваших сейчас.
Я надел куртку, решил, что схожу за новой на днях, а то холодно, и надвинул поглубже вязаную шапку. Распрощался с операми и вышел. На улице ждал Царевич, о чём-то думая, остальные сидели в машине — БМВ отца Халявы, на котором приехал сам Славик.
— И как всё прошло? — спросил Царевич.
— Действуем, как и договорились. Он знает, в чём суть, но не детали, только обрывки с чужих слов. С этим в суд не пойдёшь. При адвокате так наглеть не будет, но надо понимать, что адвокат всю работу не сделает, а следак упёртый, чтобы так просто отступить. Но адвокат вовремя приехал. Это он на отца Славы работает?
— Не, — окно БМВ опустилось, и оттуда выглянул Халява в тёмных зеркальных очках. — У того зуб болит. Но он номерок дал. Это типа какой-то самый крутой адвокат в городе. Всю братву защищает, от него даже РУОП вешается.
— Оно и видно, как его здесь любят, — я усмехнулся. — Чуть ли не крестятся, когда он мимо едет.
— Хорошо, что Халява у нас зажиточный, — из того же окна высунулся Шустрый, отодвинув Славика. — Приехал, привёз адвоката, который за час берёт больше, чем мой