Тит, благодарный за любой приказ, выводящий его из ступора, вместе с доктором бережно перевернул Сафара на правый бок.
— Второе — полный покой. Не трясти, не таскать без нужды. Третье — холод на голову. Найдите тряпки, мочите в ручье и меняйте постоянно. И главное, — я посмотрел прямо в глаза Овсянникову, — никакого спирта в глотку! Ни капли!
Доктор на мгновение замер, в его глазах мелькнула профессиональная обида, но, тут же справившись с собой, он коротко кивнул.
— Все понял, Владислав Антонович. Все будет сделано!
Убедившись, что Сафар в надежных руках, я поднялся, подзывая Софрона.
— Осмотри тут все. Посчитай, чем разжились. И отдели полезное от дурмана.
Старый солдат с самым невозмутимым видом принялся за дело. Он не радовался богатству, а методично, с солдатской дотошностью оценивал захваченное, с точки зрения чистой пользы. Его помощники вскрывали тюки и ящики, вытаскивая на свет рулоны яркого шелка, тяжелые кирпичи прессованного чая, мешки с табаком и несколько бочонков с байцзю — самогонкой из гаоляна, от которой по воздуху поплыл сивушный дух. В отдельном, окованном железом ларце нашлись липкие, черные шарики опиума.
— Дурман, — глухо произнес Софрон, брезгливо ткнув в ларец носком сапога. — Это зло сжечь. Немедленно. Чтобы соблазна ни у кого не было!
— Нет, отдай доктору, — возразил я. — Пойдет на обезболивание.
Тут наше внимание привлекли крики. Тайпины, торжествуя, выволокли из одной из уцелевших фанз двоих пленных. Контраст между ними был разительным. Первый — матерый, жилистый хунхуз с перебитой ногой. Он лежал на земле, как волк в капкане, сплевывал кровью и смотрел на нас с неукротимой ненавистью. Второй был его полной противоположностью: пухлый, изнеженный китаец, чей дорогой шелковый халат цвета индиго был теперь запачкан грязью, кровью и, судя по всему, мочой. Тайпины скалили зубы и, чуть не приплясывая, начали прикручивать этих двоих к слегам.
Я подозвал Лян Фу.
— Вы что тут затеяли?
— Хотим сжечь слуг демонов! — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, ответил он.
— Нет, погоди! С этим еще успеется. Сначала спроси его, — я кивнул на хунхуза, — где главный прииск Тулишэна.
Лян Фу задал вопрос. В ответ пленный лишь оскалился и выкрикнул короткое, злобное проклятие.
— Говорит, что скорее сдохнет, — бесстрастно перевел Лян Фу.
— Его желание — закон, — безразлично бросил я. — Прикончите. Только давай без этих ваших причуд: перережьте глотку, да и все.
Теперь все взгляды обратились к толстяку. Он затрясся всем телом, упал на колени, что-то залепетав. Нда, этот боров — явно не боец. А значит, с ним можно иметь дело!
Подойдя поближе, я опустился рядом на корточки, попутно удостоверившись, что угадал насчет мочи.
— Лян Фу, скажи ему, что я вижу — он не боец. Возможно, нам есть о чем поговорить: пока мы разговариваем, он хотя бы остается в живых. Пусть для начала расскажет, кто он такой!
Когда Лян Фу перевел, толстяк заговорил на своем тарабарском наречии — быстро, испуганно и часто.
— Он приказчик Тулишена, — пояснил Лян Фу.
— Отлично! А теперь, — я понизил голос, — скажи ему вот что. Пусть посмотрит на твоих людей. На тех, кто еще вчера носил колодки. Они помнят бамбуковые палки. И помнят лица тех, кто отдавал приказы. Спроси его, что, по его мнению, они сделают с человеком в шелковом халате, который вел учет их страданий? Может, сдерут с живого кожу и отправят на муравейник? Или придумают что-то поинтереснее? Скажи, если он не будет говорить, с ним в ближайшее время случится много очень плохих вещей. У него воображения не хватит представить, что именно с ним сделают!
Лян Фу переводил медленно, вкладывая в каждое слово холодную, концентрированную ярость. Ужас затопил неглубокие глаза приказчика. Он забился в рыданиях, размазывая по лицу слезы и грязь, и вновь чего-то заговорил — быстро, сбиваясь и всхлипывая.
Лян Фу слушал, а затем повернулся ко мне.
— Этот маньчжурский яо нунцай[3], готов рассказать тебе все, что знает!
— Где у его хозяина золотые прииски? — недобро усмехнувшись, спросил я.
Лян Фу коротко перевел. Толстяк, заливаясь слезами, начало что-то долго и горячо говорить.
Глядя в лицо Лян Фу, я пытался угадать суть ответа. Поначалу командир тайпинов хмурился, и я уж было подумал, что этот жирный хрен ничего не знает. Жаль! Это, в общем-то, не беда: ведь среди освобожденных нами на прииске рабов есть те, кто бывал там. Так или иначе дорогу мы найдем.
Плохо другое — ведь за отказ от сотрудничества я пообещал толстяку спустить с него шкуру и прочие анальные кары. А нарушать обещания нехорошо… Но и отдавать этого дурака на пытки мне тоже не хотелось. Никогда таким не занимался и не собираюсь начинать!
Но тут лицо Лян Фу прояснилось.
— Он говорит, что главный прииск Тулишэня — высоко в горах, в верховьях этой самой реки Мохэ. Продовольствие туда доставляют тайными тропами через перевалы Хинганского хребта. Говорит, на том прииске не меньше сотни охранников и почти восемьсот рабов.
Приказчик снова что-то отчаянно закричал, тыча в себя пальцем.
— И еще, — добавил Лян Фу. — Он говорит, что знает эти тайные тропы. И готов нас провести, чтобы спасти свою жизнь.
[1]Руби нечисть, истребляй зло.
[2]Смерть демонам.
[3]Раб демонов — (кит.).
Глава 21
Глава 21
Бой окончился, но покоя нам это не принесло. До самой ночи захваченный импань гудел, как растревоженный улей. Одни шарили по фанзам, выискивая провиант и спрятавшихся хунхузов, другие, матерясь, перевязывали раны. А я, чувствуя, как адреналин в жилах постепенно сменяется свинцовой усталостью, начал наводить порядок.
— Ворота! — рявкнул я на бойцов. — Ставьте их обратно! Подпирайте чем угодно — бревнами, телегами, хоть трупами, если надо! Надо восстановить укрепления! Чтобы к ночи эта дыра была закрыта!
По глинобитной стене уже бегали дозорные. Их взгляды цеплялись за каждую кочку, каждый куст в этой чужой маньчжурской степи. Земля будто сама следила за нами, молчала и ждала.
Я машинально оглядел поле, подсчитывая потери — старая военная привычка. Цена победы оказалась тяжелой. В стремительной схватке на пристани и в бешеной перестрелке