— Залечь в укрытие! Отходим! — проревел я, перекатом уходя за угол ближайшего строения.
Пули щелкали по глинобитным стенам, выбивая сухую пыль. Пришлось перешагнуть через еще теплое тело убитого «краснобородого», чтобы прижаться к стене. Выглянув из-за угла, я оценил сложившееся положение. Внутри засело не меньше пяти-шести человек, и они поливали нас огнем, причем, судя по всему, не из фитильных ружей: там имелось что-то более скорострельное. Их злобные, полные фанатичной ярости крики свидетельствовали о том, что о сдаче они не помышляют. Сквозь грохот выстрелов я расслышал, как Мышляев отдает приказы своим людям, пытаясь подавить огневую точку. Но засевшие внутри ублюдки, казалось, были готовы умереть, но забрать с собой как можно больше наших. Стало ясно — эти не сдадутся. Простой наскок здесь не пройдет.
Время шло. Почти все поселение было в наших руках, но эта фанза, самая большая и крепкая, словно вросшая в землю, превратилась в настоящую крепость. Она ощетинилась стволами, и из ее крохотных, похожих на бойницы окон сухо щелкали выстрелы, прижимая моих людей к земле.
— Штурмовать! — проревел Мышляев, и группа его бойцов, пригибаясь, рванулась вперед.
Ответом им был рваный, злой залп. Двое упали как подкошенные и отползли назад, оставляя за собой кровавые борозды. Остальные вжались в землю, ища укрытия за трупами и разбросанными ящиками. Штурм захлебнулся, не начавшись.
Я оставался за углом соседней фанзы, перезаряжая револьвер и чувствуя, как холодная ярость закипает внутри. Нет, на рожон лезть не стоит! Каждый новый приступ будет стоить нам еще людей. Эти ублюдки заперлись там намертво и были готовы умереть, но утянуть с собой на тот свет как можно больше наших. Тратить на них время и жизни было непозволительной роскошью.
Ну, как бы на все вопросы один ответ: у нас есть динамит, у вас его нет!
— Сафар, Тит, ко мне! — дождавшись секундного перерыва между выстрелами, прокричал я. Прошло несколько мгновений, прежде чем Сафар и Тит подползли ко мне.
— С той стороны, — я ткнул стволом револьвера в сторону глухой стены фанзы, — есть «мертвая зона». Подберетесь туда. По шашке в каждое окно. Задача ясна?
Они молча кивнули и, прижимаясь к самой земле, огибая обломки и трупы, начали путь. Это было похоже на смертельную игру: переползание, потом короткая перебежка от одного укрытия к другому под непрекращающийся свист пуль над головой. Но наконец оба благополучно достигли цели — глухой стены, где оказались в относительной безопасности.
Я видел, как они, тяжело дыша, прижались спинами к теплым от солнца доскам. Сафар, не колеблясь ни секунды, достал унизанный гвоздями «драконий зуб». Короткий чиркающий звук терочного запала, который тут же зашипел, высекая сноп искр. Раз… два… он высунулся из-за угла, и его рука сделала резкое, точное движение. Шашка, описав дугу, исчезла в темном проеме окна.
Он тут же обернулся к Титу. Тот уже держал свой смертоносный сверток, запал был зажжен. Но огромный молотобоец застыл. Его лицо, обычно румяное, стало полотняно-белым. Исполинская ручища-лопата, способная одним ударом проломить череп, мелко дрожала. Весь его могучий стан окаменел. Он не смотрел на врага, не смотрел на окно. Взгляд его расширенных от ужаса глаз был прикован к маленькому шипящему цилиндру в его руке. Эта непонятная, колдовская сила, заключенная в промасленной бумаге, парализовала его волю. Запал злобно шипел, выплевывая последние, драгоценные секунды.
Время застыло. Шипение терочного запала в руке Тита превратилось в единственный звук во вселенной. Злобный, ядовитый шепот, отсчитывающий последние секунды не только для тех, кто засел в фанзе, но и для нас. Сейчас динамит взорвется, пронзая наших людей разогнанными до скорости пули гвоздями. И я никак не могу этому помешать!
Видя, что Тит не реагирует, Сафар издал короткий, гортанный рык — звук, в котором смешались ярость и отчаяние. С молниеносной решимостью, на которую способен лишь человек, давно потерявший страх смерти, он бросился к нему и вырвал дымящуюся бомбу из ослабевшей руки гиганта. Не теряя ни секунды времени, Сафар просто швырнул шашку в ближайшее окно, тут же падая на землю и закрывая голову руками.
Но не успел он даже пригнуться, как внутри фанзы взорвался первый заброшенный им же снаряд. Глухой, утробный грохот, от которого содрогнулась земля. А следом, почти в то же мгновение рванул и второй.
Словно невидимый кулак стены фанзы ударил изнутри. Здание содрогнулось, стена выгнулась наружу и лопнула, будто картонная. Из пролома вырвался огненный гейзер из пламени, щепок, дыма и ошметков человеческих тел. Ударная волна, как невидимый таран, прошла по нам, сбивая дыхание и засыпая землей, а стоявшего ближе всех Сафара подхватила, швырнула и с силой ударила о землю.
Затем наступила оглушительная, звенящая тишина, нарушаемая лишь треском разгоравшегося пожара. Бой был окончен, оружие хунхузов умолкло навсегда.
Ступор Тита прошел. На его лице отразился неподдельный ужас. Он, как раненый медведь, неуклюже пополз к Сафару. Я подскочил к ним. Наш верный, надежный товарищ лежал без сознания, ни на что не реагируя. Из его ушей тонкими струйками текла темная кровь.
— Доктора! — проревел я, бросаясь к Сафару. — Где доктор Овсянников? Сюда его, живо!
Тит уже опустился на колени рядом с неподвижным телом, его огромное лицо было искажено чувством безмерной вины. Он неуклюже пытался перевернуть Сафара на спину, что-то бормоча себе под нос.
— Не трогай его! — остановил я его резким окриком.
Вскоре, расталкивая бойцов, к нам подбежал запыхавшийся Овсянников со своей медицинской сумкой. Он тут же опустился на колено, профессиональным движением приподнял веко Сафара, пощупал пульс на шее. Его лицо становилось все более мрачным.
— Страшный удар, Владислав Антонович, — произнес он наконец, выпрямляясь. — Удар воздухом. Тут уж… на все воля Божья. Мозг сотрясен, и кровь из ушей — самый дурной знак.
Увидев растерянность в его глазах, я на мгновение оторопел. Какая нахрен «Божья воля»? Не сразу я вспомнил, что для медицины XIX века тяжелая контузия была, по сути, смертным приговором.
Но я-то знал больше! Память услужливо подбросила картины из другого, прошлого мира — инструктаж перед отправкой в Чад, хриплый голос сержанта-корсиканца, объяснявшего основы военно-полевой медицины.
— Воля Божья подождет, доктор! — Мой голос прозвучал так