Но тут мой интендант, немного успокоившись, перешел ко второй части доклада. Его тон сменился с панического на восторженно-трагический. Он подвел меня к дальнему, самому темному углу склада, где стояли несколько тяжелых, окованных железом ящиков, захваченных в фанзе.
— Но… — Изя с благоговением провел рукой по пыльной крышке одного из них. — Зато этого добра у нас…
Он с трудом приподнял тяжелую крышку. В тусклом свете, пробивающемся сквозь щели в стене, внутри ящика тяжело, маслянисто блеснуло золото.
— По моим прикидкам, здесь почти тридцать пудов, Курила! — Изя запустил руку в ящик и с восторгом, смешанным с отчаянием, пропустил золотой песок сквозь пальцы. — Тридцать! Мы сказочно богаты!
Я посмотрел на жалкие мешки с рисом, а затем на ящики, доверху набитые металлом, за который люди готовы были убивать.
Тридцать пудов золота. И пустые котлы.
— Тридцать! Мы сказочно богаты! — Изя с восторгом, смешанным с отчаянием, пропустил золотой песок сквозь пальцы. — И мы умрем с голоду, сидя на горе золота! Курила, это катастрофа!
Я посмотрел на жалкие мешки с рисом, а затем на ящики, доверху набитые металлом. Паника Изи была понятна, но сейчас она была бесполезной. Я положил руку ему на плечо, заставляя замолчать и посмотреть на меня.
— Изя, перестань. Думай, — сказал я холодно и ровно. — Включи своего внутреннего счетовода. Здесь было почти шесть сотен человек. Их кормили каждый день. Этих запасов, как ты сказал, хватит хорошо если на месяц. Это что значит?
Изя захлопал ресницами, его мозг, привыкший к панике, с трудом переключался на логику.
— Это значит… что они ждали подвоза? — неуверенно предположил он.
— Да, — подтвердил я.
Я видел, как в глазах Изи начинает загораться огонек понимания.
— Так что да, у нас мало еды. — Я позволил себе кривую усмешку. — Но это хорошая новость. Это значит, что скоро сюда приплывут те, кто ее обычно привозит. Наши «гости». Они приплывут за партией золота, а вместо хунхузов встретят нас. И привезут нам все, что нужно.
Паника на лице Изи окончательно сменилась восхищенным, почти благоговейным выражением. Он посмотрел на меня, потом на золото, потом снова на меня.
— Курила… — выдохнул он. — Ой, я тебя умоляю! Ты таки не человек, ты демон! Забрать у них и золото, и еду!
Следующий день прошел в напряженном ожидании. Лагерь жил по новым законам. Я расставил дозорных на всех господствующих высотках, а Мышляев, пользуясь затишьем, гонял своих бойцов, обучая их слаженным действиям в лесу. Мы были готовы к встрече «гостей».
К вечеру дозорный на тропе, ведущей к станице, подал условный сигнал. Тревоги в нем не было — это означало, что возвращаются свои.
Вскоре на поляну вышел отряд. Впереди — Левицкий и Сафар. А за ними — наши. Кряжистый, основательный Захар, женщины… и Прасковья Ильинична, крепко прижимающая к себе Ваню.
Вся суета лагеря на мгновение замерла. Я шагнул им навстречу. Прасковья Ильинична передала мне сына. Он посмотрел на меня своими серьезными глазами, а потом его личико расплылось в улыбке, и он крепко обнял меня за шею.
Немного повозившись с сыном, я передал Ваню обратно няне и подошел к Сафару. Он выглядел лучше. Миссия, данная ему, сработала как лекарство. Горе никуда не делось, я видел его на самом дне темных глаз, но пустота исчезла. Ее место заняла твердая, холодная цель. Мы обменялись короткими, понимающими взглядами. Он был в строю.
Прошло два дня. Два долгих, тягучих дня тишины. Лагерь преобразился. Прибывшие женщины навели порядок в бараках. Захар, как истинный «хозяин горы», уже наладил работу на промывке. Левицкий помогал мне с планами по укреплению лагеря. Жизнь входила в свою колею.
Но это спокойствие было обманчивым. С каждым часом напряжение нарастало. Изя лично, с лицом инквизитора, выдавал скудные пайки, и запасы еды таяли на глазах. А дозорные не сводили глаз с реки. Все ждали.
В тот день поутру я стоял на берегу ручья, наблюдая, как Ваня под присмотром Прасковьи Ильиничны бросает в воду плоские камушки. Солнце только взошло, окрашивая наш ручей в веселые оранжевые тона.
И вдруг эту мирную картину разорвал отчаянный крик с сопки.
— НА БЕРЕГ!!!
Я обернулся. Вниз по склону, спотыкаясь и размахивая руками, бежал дозорный.
— ТАМ!.. — кричал он, задыхаясь. — ПЛЫВУТ!..
Глава 17
Глава 17
Крик дозорного, тревожный и резкий, разорвал тишину солнечного утра:
— Идут!
Мои люди обступили задыхавшегося от бега дозорного — одного из каторжников из компании Ефима:
— Кто идет? Куда идет? — понеслись со всех сторон обеспокоенные вопросы.
Мужик, не успев еще отдышаться, сорвал с себя шапку, тяжело прислонился к стене амбара.
— Баржи! Баржи наши идут!
У меня отлегло от сердца. Ну наконец-то! Пусть провианта на баржах и недостаточно, но это хорошее подспорье. Мы с Левицким, на ходу хватая ружья, поспешили собираться: надо было встретить наших крестьян, грузы и, конечно, поблагодарить князя Кропоткина за оказанную помощь.
Путь к Амуру занял весь день. Солнце уже клонилось к закату, когда перед нами открылся берег Амура, а на нем, тяжело рассекая воду просмоленными боками, качались на невысокой речной волне приземистые, неуклюжие казенные баржи. Сквозь редкие заросли доносился шум разгрузки — прибыли крестьяне. Наша надежда и одновременно добрая сотня новых едоков к стремительно пустеющему котлу на ближайшее будущее, пока они не освоятся и не получат первый урожай.
Подойдя ближе, мы убедились, что на берегу действительно кипела работа. По шатким, прогибающимся сходням на берег потек ручеек людей и скарба. Тяжелые, окованные железом сундуки, пузатые мешки с зерном, разобранные телеги и нехитрый крестьянский инструмент — все это с глухим стуком ложилось на землю. Следом, испуганно прядая ушами и недоверчиво ступая по трапу, сошли лошади, замычали коровы, создавая суматоху и наполняя воздух запахами сена и хлева. Но мужики, даже таская тяжести, успевали бросать на новую землю долгие, оценивающие взгляды. Кто-то, выпрямившись, растирал в мозолистой ладони комок жирной, темной почвы, словно пытаясь на ощупь угадать ее щедрость. Другие щурились в сторону заливных лугов, безмолвно решая в уме, примет ли эта земля рожь-матушку, или придется довольствоваться одним лишь неприхотливым просом.
Люди уже сошли на берег и устраивали тут нечто вроде временного лагеря — шалаши для людей и загоны