В пятницу было хуже всего.
Он почти не спал ночью и проснулся опять без единого слова от Венеции. Он спустился вниз и увидел, как Бонги, словно услужливый официант, нерешительно топчется возле его стола, где лежит раскрытый свежий выпуск «Таймс» с заголовками:
НЕХВАТКА СНАРЯДОВ
БРИТАНСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ ОСТАНОВЛЕНО
РЕЗУЛЬТАТ ОГРАНИЧЕННОГО СНАБЖЕНИЯ
УРОК, ПОЛУЧЕННЫЙ ВО ФРАНЦИИ
Опять этот Нортклифф!
Премьер-министр сел и прочитал статью о последнем неудавшемся наступлении на Фромель и Ришбур:
Нехватка боеприпасов стала фатальным препятствием на нашем пути к успеху.
– На этот раз он хотя бы не обвиняет лично меня.
– Есть еще передовица. – Бонги склонился над плечом премьер-министра, перевернул страницу и указал пальцем нужный абзац:
Правительство, не сумевшее надлежащим образом мобилизовать ресурсы страны, должно взять на себя значительную долю ответственности.
– Откуда они получают сведения?
– Вероятно, прямо от командующего. Сейчас нам очень могло бы пригодиться то письмо Китченера.
– Я же сказал вам, что, к сожалению, его у меня при себе нет.
– А нельзя ли… найти его?
Премьер-министр строго посмотрел на секретаря. Намеки были ему безразличны. На мгновение он задумался, не попросить ли Венецию вернуть письмо, но после всего случившегося это было немыслимо. К тому же, насколько ему было известно, Венеция сожгла письмо.
– Нет, к сожалению, нет.
– Очень жаль. Оппозиция может из-за него доставить нам много неприятностей.
– Да-да, я знаю!
Ему не хватило времени хорошенько все обдумать. В десять часов он должен был председательствовать на военном совете. Премьер-министр сразу понял, что намечается склока, как только Китченер без единого слова приветствия вошел в зал и окинул собравшихся суровым взглядом. Военный министр открыл заседание кратким изложением ситуации на Галлипольском полуострове, которая стремительно ухудшалась.
– Британские, австралийские и новозеландские части потеряли к настоящему моменту пятнадцать тысяч человек. Французы – тринадцать тысяч. Мы почти не продвинулись за пределы первоначальной зоны высадки, остановленные колючей проволокой и пулеметным огнем. Согласно последним оценкам, турки развернули в зоне боевых действий армию в сто пятьдесят тысяч солдат, вдвое превосходящую наши силы, основательно окопавшуюся и руководимую германскими офицерами. Должен напомнить совету, как в январе Адмиралтейство заверяло нас, что захват Дарданелл будет сравнительно быстрой операцией одного лишь флота. Нам обещали, что «Куин Элизабет», наш самый мощный линкор, практически в одиночку уничтожит форты. Прошлой ночью мне сообщили, что ее выводят из операции, оставляя всю работу армии. Это совершенно недопустимо!
Фишер, сидевший рядом с Уинстоном, поднял руку. Прежде он никогда не высказывался на заседаниях совета.
– Да, первый морской лорд? – вынужденно сказал премьер-министр.
– Как хорошо известно военному министру, я с самого начала был против Дарданелльской операции. Уверен, что премьер-министр тоже об этом осведомлен.
Все встревоженно затихли. Уинстон недовольно выпятил нижнюю губу и отвернулся от Фишера на пол-оборота. Бонар Лоу изумленно уставился на них обоих.
Китченер вернулся к безрадостному обзору хода войны: к тупиковой ситуации и огромным потерям во Франции; поражениям русских на Восточном фронте; к угрозе вторжения на Британские острова, если и Франция тоже будет разгромлена; к необходимости сохранить часть недавно сформированных подразделений для защиты страны.
– В такой ситуации не может быть и речи об отправке дополнительных войск на Галлипольский полуостров.
– Немцы не собираются вторгаться в нашу страну! – не выдержал Уинстон. – Только безумцы могли бы всерьез замышлять такую чудовищную глупость. Пусть наша армия пока остается в обороне во Франции. Укрепленные позиции обеих сторон достаточно сильны, чтобы не допустить прорыва. Поэтому все наши ресурсы, включая новые подразделения, должны быть направлены на Галлипольский полуостров, где победа уже в наших руках.
За столом шумно завздыхали, и началась безудержная, ужасная, язвительная перебранка, худшие на памяти премьер-министра два часа за все время войны. Уинстон, словно поврежденный корабль, отбивался от объединенных атак Китченера, Ллойд Джорджа и Холдейна, а Фишер молча сидел рядом с ним, уставившись в стол. Ллойд Джордж, главный союзник Уинстона накануне войны, был теперь особенно резок:
– Откуда нам взять столько людей, чтобы выбить сто пятьдесят тысяч турок, защищающих родную землю? Вы постоянно недооценивали их возможности, как будто они существа низшей расы. Мы не можем плыть по течению день за днем, теряя тысячи людей, только чтобы спасти вашу гордость!
В первый раз у премьер-министра возникло ощущение надвигающейся катастрофы. Он сидел и молча слушал, словно судья, дожидаясь, когда буря утихнет, а потом наконец вмешался, подведя итог спорам и предложив единственно возможное решение: потребовать у армейского командования точного и ясного ответа, какие силы понадобятся, по их подсчетам, чтобы дойти до Константинополя. Только тогда можно будет принять окончательное решение.
Собирая свои бумаги, он проклинал себя за то, что не задал этот вопрос еще в январе.
В тот день он отправился на пятничную прогулку в одиночестве. Велел Хорвуду отвезти его на Мэнсфилд-стрит, потом остановил машину на другой стороне улицы и смотрел на так давно знакомое величественное здание. Дом казался пустым, без всяких признаков жизни. Премьер-министр просидел так по меньшей мере десять минут, раздумывая, не позвонить ли в дверь, но в конце концов нервы его не выдержали, и он подал Хорвуду знак возвращаться домой.
В полночь он нарушил данный себе зарок дождаться, когда она сама прервет молчание, и написал ей записку:
Это слишком ужасно. Даже в аду не может быть хуже. Неужели ты не можешь написать мне хотя бы слово? Это так странно. Всего одно слово?
Следующим утром, в субботу, он должен был присутствовать на свадьбе Джеффри Ховарда, бывшего своего парламентского секретаря, а ныне «главного кнута» либеральной партии. Ховард доводился родственником Венеции. А Монтегю он попросил стать своим шафером. Это было важное политическое событие. Премьер-министр понимал, что и Монтегю, и Венеция непременно будут там.
Он одевался с особой тщательностью, выбрав парадный костюм, и осмотрел себя в зеркале. Последние три дня премьер-министр почти ничего не ел и определенно похудел, но не мог решить, стал он от этого выглядеть более привлекательным или же просто изможденным.
Зайдя в зал заседаний посмотреть, какие телеграммы поступили за ночь, он едва не вздрогнул, когда в дверях появился Уинстон.
– Фишер пропал.
– Что?
Уинстон помахал листком бумаги:
– Он оставил мне записку.
– Что там сказано?
– «Первый лорд Адмиралтейства, после долгих, тревожных размышлений я пришел к прискорбному выводу, что не могу больше оставаться вашим коллегой…